Психопомп

Когда заветный номер и драгоценное имя – Купрейчик Илья Моисеевич – были получены и занесены в записные книжечки, Д. произнес напутственное слово. Пишите проще. Ты, Лоллий, в своем романе, я знаю, у тебя там всякие идеи, ты о них не пиши. Не поймут. Пиши: роман о наших днях, о людях, озабоченных судьбами Отечества. Лоллий поморщился, но кивнул. А ты, обратился Д. к поэту К., укажи, что у тебя книга стихов на вечные темы: любовь, жизнь, смерть. А вот что с тобой – и он окинул испытующим взором критика Ж. Проще простого, отвечал тот. Портреты писателей. И с кого ж ты будешь писать эти портреты, спросил Д. Теперь уже критик долгим взглядом посмотрел на прозаика Д. и, помедлив, сказал, что будет день, будут и портреты. Поведай и ты нам, благодетель, с легкой насмешкой молвил Лоллий, о чем все-таки твой роман. Прозаик Д. посмотрел на оскудевшую бутылку махнул рукой на возраст и нарушения сердечного ритма и потребовал графинчик. За то, провозгласил он, поднимая рюмку, чтобы каждый из вас получил по лимону\ Одна и та же мысль ушибла трех соискателей, что сам Д. этот лимон, должно быть, уже огреб. Но выпили с надеждой. О чем роман, переспросил Д., поддевая на вилку ломтик селедки. Сложно сказать. О России, вставшей с колен. О темных девяностых, о крепкой государственности, какой всегда отличалось наше Отечество. Он произнес с чувством. Империя. От моря до моря. Солнце едва успевает опуститься в воды Балтики, как из Тихого океана восходит младая, с перстами пурпурными Эос. Чуть не подкосило Россию крушение великого Союза, но она устояла, несмотря на все попытки крысиного племени разодрать ее на куски и кусочки. Бог уберег. Богоизбранная, одним словом, не удержался Лоллий и тут же проклял себя за длинный язык. Пусть мелет. Напишет гниль, одну гниль сверху донизу, гниль и мерзость. Скажу поперек, а он этому Илье Моисеевичу брякнет, Питовранову не давать. Д. метнул в него взгляд, в одно мгновение лишившийся дружеской теплоты. Что ж, медленно произнес он, ты сам сказал. А я, торжественно объявил он, с этим живу и с этим сойду в гроб! Ты только не торопись, придержал его критик Ж. О нет. Я еще увижу великое наше возрождение! И я скажу наконец в романе моем правдивое слово. Оно мне четверть века не дает покоя! О чем, друг, это слово твое? – с участием спросил поэт К. Прозаик Д. обвел всех тяжелым взором и проронил. О ГКЧП. Вот как! – воскликнул критик Ж., и на полном лице его выразилось изумление. Изумлены были и остальные. Зачем тебе эти позавчерашние люди? – спросил Лоллий. Трава забвения выросла на их именах. Эх, вспомнил Д. русского мыслителя и тайного монаха, давно пора подморозить Россию. Это были рыцари! Легли на амбразуру ради спасения великой державы. Но им трагически не хватило необходимой в тот исторический миг жестокости. А надо было не отступать перед…

Он решился и произнес: перед кровью.

Тишина воцарилась.