Высоко стояло солнце, дул легкий ветерок, слабо шелестели темно-зеленые листья лип, и, должно быть, во всем городе не было сейчас места более спокойного и тихого, чем это кладбище. Даже птицы здесь чирикали, щелкали и свистели как бы вполголоса; и негромко переговаривались редкие посетители, пришедшие в этот час навестить родные могилы. Где-то в стороне, ничуть не мешая общей тишине, тарахтел грузовой мотороллер. Как приятно, довольно промолвил Гоги Мухранович, беря Марка под локоть. Тихо, спокойно. Воздух. Люди спят. Я люблю. Я тебе по секрету скажу, как близкому человеку, я письмо написал в департамент. О чем? А ты подумай. У нас здесь что-о? Марк пожал плечами. Кладбище. Это правильно, согласился его собеседник. Но и другое есть ему имя. Смотри – идем с тобой по главной улице, по нашему проспекту. Направо-налево тоже улицы, а с этих улиц тоже повороты туда-сюда. Это что-о? Марк молчал. Это, торжественно объявил Гоги Мухранович, целый город такой. Город мертвых, кивнул Марк. Некрополис. Ты как-то нехорошо сказал, поморщился Гоги Мухранович. Город мертвых. А мы с тобой разве уже умерли, а?! И эти люди, указал он на пожилую пару с лопаткой и ведром в руках, они тоже не умерли. И мои рабочие, они живые, очень даже живые, рассмеялся Гоги Мухранович. У меня название другое. Город памяти. Во-от. И на воротах так и написать: город памяти. И улицы назвать. Вот эту, главную, – проспект адмирала Новосельцова. Вот он, и директор указал на могилу в правом ряду где из цельной каменной глыбы поднималась поясная фигура человека в кителе и фуражке. Он такой герой был, ему приятно сделаем. И твою улицу, где твой покойник, хочешь, назовем как его звали. Его какая фамилия? Карандин, ответил Марк. И он кто был по жизни? – спросил Гоги Мухранович. Марк подумал и ответил: хозяйственный деятель. И ты сказал, памятник будет? Марк кивнул. Будет. Как хорошо, воскликнул директор. А то, ты знаешь, совсем неудобно получается. У кого, я тебя спрошу, самый ба-альшой, самый красивый памятник? Ты ответ знаешь. Вот, указал на каменного человека в полный рост в костюме с наглаженными брюками, с папиросой в углу рта и сложенными на груди руками. На поднявшейся рядом с ним стеле выбита была надпись: