Психософический трактат

6.2132 Иными словами, знак [слово (или другой знак, его заменяющий), означающее] не может сообщить мою содержательность [континуум моего существования], чего бы мне хотелось («Счастье – это когда тебя понимают…»), но сообщает, как предполагается, лишь предметную содержательность.

6.2133 Однако, для того, чтобы осуществить полноценную предметно-содержательную коммуникацию, необходимо, чтобы другой [существо, способное воспринять мой знак как означающее] знал мое толкование этого знака (слова или другого знака, его заменяющего), но для этого я должен был бы представить ему [другому] всю мою лингвистическую картину мира [компиляции означающих, иерархическую сеть моей лингвистической картины мира], что невозможно ни технически, ни даже гипотетически, учитывая ее перманентные изменения и замкнутость в самой себе.

6.22 Таким образом, знак [слово (или другой знак, его заменяющий), означающее] оказывается неспособным выполнить ту коммуникативную функцию, к которой он мною предназначен.

6.221 Необходимо признать, что сама по себе предметно-содержательная коммуникация возникла для решения практической задачи «выживания» и «улучшения качества жизни», т. е. она имела весьма прагматические задачи, которые худо-бедно могут быть решены «законом». (Здесь не место выяснять целесообразность этой работы, возможность ее осуществления, а также ее издержки и ограничения.)

Однако, вопреки всякому здравому смыслу, задачи предметно-содержательной коммуникации как инструмента были изменены. Теперь она [предметно-содержательная коммуникация] предназначена мною для решения совсем другой задачи, а именно: для попытки преодолеть мою замкнутость в самом себе [контакт моей схемы мира и моей схемы меня, моя лингвистическая картина мира], которая по сути является содержательной замкнутостью.

6.2211 «Осознание» («ощущение») своей содержательной замкнутости (означенное мною «инаковостью», «индивидуальностью» и т. п.) возникло у меня, с одной стороны, благодаря невозможности содержательной коммуникации, с одной стороны, и, напротив, возможности опосредованного влияния (в ситуации рефлексии) моими высказываниями [компиляциями означающих] на континуум моего существования, с другой.

6.2212 Можно сказать, что благодаря указанным обстоятельствам я стал «ощущать» себя как некий «микрокосм», что, конечно, абсолютная ерунда. Я никакой не «микрокосм», но то, что принадлежа Миру (т. е. фактически будучи Миром), является Миром себе собою.

То есть, говоря совсем грубо, но определенно: я сам [Мир] являюсь себе [Миру] собою [Миром]. И поэтому странно говорить о том, что я – это какой-то «микрокосм», ибо я – Мир, и я бы был [есть] Им, если бы не являлся Миром мне мною.

6.2213 Иными словами, благодаря рефлексии, а также моей лингвистической картине мира и моей возможности опосредованно влиять на континуум моего существования, я ошибочно принимаю себя за нечто, что, как и Мир, есть, но само по себе, как нечто «самобытное», – «микрокосм». Моя потребность [производное суждение] сообщить другому [существу, способному воспринять мой знак как означающее] свою «инаковость» («индивидуальность») – абсурдна, поскольку совершенно бесперспективна, нелепа и вдобавок предпринимается посредством предметно-содержательной коммуникации, совсем к тому не предназначенной.

6.222 Таким образом, моя потребность [производное суждение] сообщить свой «микрокосм» другому [существу, способному воспринять мой знак как означающее], с одной стороны, и невозможность содержательной коммуникации (ни в каком ее виде), с другой, вынуждают меня искать некие «объяснения» возникающим трудностям взаимодействия с другими [существами, способными воспринимать мои знаки как означающие].

6.2221 Для решения этой «проблемы» я использую «этические категории» [мнимо-означающие], которые не имеют под собой никаких действительных означаемых [суждений, контактов моей схемы мира и моей схемы меня] и потому могут толковаться мною как угодно (ограниченные лишь разного рода условностями, контекстуальными анклавам и проч.).

(То, что я означиваю свой страх перед старшим, более опытным и властным лицом (точнее – страх боли) [исходное суждение] словом «уважение» [означающее], а свой страх быть убитым (точнее – страх боли) [исходное суждение] определяю как «этическое» – «не убий» [компиляция означающих] (и эти примеры можно продолжать), есть, на самом деле, лишь сложная игра моего континуума существования и моей лингвистической картины мира. Проблема в том, что соответствующие «этические категории» [знаки, означающие, высказывания, компиляции означающих] предполагают, что «представляют» иные означаемые [производные суждения], нежели те, которые, в действительности, были ими таким образом «представлены» [исходные суждения]. Именно это позволяет определять «этические категории» как мнимо-означающие.)