Психотехника рукопашной схватки

Существуют и многочисленные свидетельства о различиях в физической подготовке воина и атлета. Вот как рассуждает Сократ о подготовке стража в «Государстве» (404а):

«— А как насчет их питания? Ведь эти люди — участники величайшего состязания. Разве не так?

— Да, так.

— Не подойдут ли для них условия жизни атлетов?

— Возможно.

— Но ведь это ведет к сонливости и опасно для здоровья. Разве ты не наблюдаешь, что эти атлеты спят всю жизнь и, чуть только нарушат предписанный им режим, сейчас же начинают очень сильно хворать?

— Да, я это наблюдаю.

— Военные атлеты нуждаются в более совершенной подготовке: им необходимо иметь чутье, как у собаки, отличаться крайне острым зрением и слухом и обладать таким здоровьем, чтобы в походах оно не пошатнулось от перемены воды, разного рода пищи, от зноя и ненастья».

Римляне, создавшие самую сильную армию древности, рассматривали атлетику как занятие, недостойное свободного гражданина, а слово «гладиатор» — как ругательство. И наоборот, галлы — племена, населявшие современные Францию, Бельгию, Швейцарию и Британию; рослые, физически здоровые галлы с их вечными рыцарством и турнирами, с их любовью к стихам и дракам; так же как и греки объединенные единым языком и религией галлы, с общим населением в несколько миллионов человек способные выставить полумиллионное ополчение, причем отдельные их племена выставляли по сто тысяч воинов, — этих самых галлов за девять лет полностью подчинили и замирили девять легионов Цезаря общей численностью до пятидесяти тысяч человек, большею частью набранных из крестьян и городской черни, которые никогда в жизни не занимались атлетикой. Для истории единоборств небезынтересно описание Т. Моммзеном (История Рима, т. 3, с. 158) галльских наемников: «Это были типичные ландскнехты, деморализованные и тупо равнодушные к чужой и собственной жизни; об этом свидетельствуют, как не анекдотична их форма, рассказы о кельтском обычае устраивать шутливые состязания на рапирах во время званых обедов, а при случае- драться и всерьез, а также о существовавшем там обыкновении, оставляющем позади даже римские гладиаторские бои, — продавать себя на убой за известную денежную сумму или за несколько бочек вина и добровольно принимать смертельный удар на глазах у всей толпы, растянувшись на щите».

«Когда Зевс и бессмертные делили землю,
Тогда Родос не виднелся в пучине,
Тогда остров таился в соленой глубине.
И как меж делившими не было Солнца,
То остался бездольным на земле
Чистейший бог.
Для напомнившего хотел Зевс перебросить жребий,
Но тот сдержал:
«Видел я, — сказал он, — сквозь седое море
Землю, вздымающуюся из низин,
Многоплодную людям, добрую стадам».
И на том повелел он Доле, перевитой золотом,
Протянуть руки,
Положить великую клятву богов,
Воедине с Кронионом утвердить мановением,
Чтобы выйти тому острову на ясный свет
В вечный дар божьему челу.
Воистину свершились горние слова
И сырая соль проросла островом,
И держит его
Родитель лучей, которые — как стрелы,
Правитель коней, чье дыхание — огонь».

(Пинд., Ол. 7, 62–72)

Аналогичное зрелище явления из сырой соли эллинского сознания агонального начала представлял собой и культурный переворот. О боге, для которого взошел этот остров мы скажем позже. Сейчас же важно подчеркнуть очень важный момент — культурный переворот не был, так сказать, сублимацией физической активности в активность умственно-эстетическую: повсеместные спортивные игры в 7–6 в.в. до н. э. проходят параллельно с расцветом греческой лирики, а в 8-м в. до н. э. произошла целая музыкальная революция. Падение престижа атлетики на фоне затмивших ее в 5-м в. до н. э. состязаний драматургов не было следствием действия таинственных подводных течений; причина заключалась просто в изменении климата. В какой-то момент бог предпочел розы гиацинту, и все стало по-другому, но это уже не было культурным переворотом.