Психотерапевтические беседы в эпоху пандемии

– Ну, хорошо… Вот другое сравнение. Существуют разные часы – песочные, механические, электрические. Механизмы часов различны, но все они отсчитывают время. Поэтому их можно сравнивать. Работа мозга складывается из множеств функций. Одна из них, как учил Ленин, отражательная, и здесь правомерно сравнение с зеркалом. Причем зеркала в «черном ящике» кривые. Обязательно кривые! Вот представьте обычное прямое зеркало. Вы видите в нем отражение объекта таким, каков он в действительности. При этом отражение не несет новой информации. Но тот же объект, отраженный в кривом зеркале, будет выглядеть иначе, соответственно, мы увидим нечто иное, новое. В этом, очевидно, и состоит принципиальное различие отражающей способности мозга человека и мозга животного. Мозг животного не генерирует мысль, ибо в «черном ящике» животного прямые зеркала. Кривизна же сознания – признак сугубо человеческий. В головах людей окружающая действительность отражается несколько искаженно, соответственно коэффициенту кривизны сознания. Благодаря этой кривизне человеческая психика не только отражает, но и некоторым образом преломляет окружающую действительность. Возможно, эта преломляющая особенность и рождает мысль…

– Что ж… – задумчиво произнес учитель, – Кривизна сознания, говоришь? Красивая метафора…

* * *

Летом 1964 года я окончил второй курс института и держал экзамен по марксистской философии. Я впервые увидел Наримана Меджидовича при галстуке, восседающим за длинным столом как-то скованно и торжественно. Учитель выставил мне «неуд». Забирая зачетку, я спросил, почему «неуд».

– Потому, – многозначительно ответил тот. – Вы идеалист. Когда-нибудь вы свернете себе шею.

Сказано было голосом строгим, в присутствии членов государственной экзаменационной комиссии. У меня потемнело в глазах…

Летом 1964 года Нариман Меджидович занимал должность старшего преподавателя кафедры философии. Кем бы он был не сто, а несколько сотен лет назад? Когда туман рассеялся, я увидел сквозь толщу времени, как черный пиджак обратился в судейскую мантию, а черный венчик волос – в магистерскую шапочку. Я увидел, как со знакомого лица выстреливает в меня жесткий инквизиторский взгляд. Несколько сотен лет назад – о, времена, о, нравы! – один такой взгляд отправлял на костер людей с диаметрально противоположными убеждениями.

Взгляд был косой. Нариман Меджидович, положив голову на плечо, сильно косил левым глазом. Здесь только я осознал, что это свойство косить, по существу, сводит на нет коэффициент кривизны сознания. Мой учитель желал видеть объективную реальность такой, какова она вне сознания, будучи уверенным: что криво, то плохо. Понимает ли он, что подобное стремление к «норме» приближает его к животному видению мира? Возможно, не понимает. А вдруг понимает?

7. Лосса в зазеркалье

Заглянуть в сказку непросто. Нужна особая настройка зрения, не прямая фиксация, а как бы насквозь. Вот!.. Вот она, девушка с развевающимися русыми волосами. Ее руки тянутся вверх, к звездам. Да, эти яркие пятнышки были звездами. Они окружали девичью фигуру, путались в разметавшихся по космосу волосах, скатывались с ее ладоней – целый хоровод. Я назвал бы эту картину «Звездный танец». Или «Вселенская Дева».

…Утром наступил кризис. Когда я проснулся, сосед по палате был в сознании. Он отрешенно смотрел сквозь оконное стекло в небо, на котором розовели редкие облачка. Голова запрокинута на высоко подложенные подушки, кадык натягивает сухую кожу шеи. Руки лежат поверх одеяла. Рыжеватые волосы, высокий лоб, впалые щеки, заросшие щетиной. На вид под сорок.

Его поместили в палату вчера вечером в бредовом состоянии. Он тяжело дышал, порывался встать, кого-то отгонял от себя. Несколько раз приходила сестра и добавляла в капельницу лекарства. К утру состояние улучшилось, сосед пришел в себя, слегка постанывал, облизывая потрескавшиеся губы…

Сначала он молчал, потом посмотрел на меня, кивнул в знак приветствия и спросил, как звать. Представился и он – Петр. Петр Цыбульский. Но знакомые кличут его Цыбой.

В палату женщина вкатила тележку с передвижной больничной библиотекой. Цыба взял лежащую сверху книгу. Я же от нечего делать наблюдал за маленьким пауком, который на едва видимой нити толчками опускался с потолка на подушку. Тут я вспомнил о калейдоскопе. А что, если поместить паучка внутрь… радужные узоры станут более замысловатыми? Я торопливо взял с прикроватной тумбочки игрушку. Отвинтил заднюю крышку и расположил пластмассовую трубку так, чтобы паук опустился прямо на груду разноцветных стекляшек.

Я смотрел в калейдоскоп, ощущая на себе пристальный взгляд соседа. Через короткое время тот сказал:

– Говорят, пауки удачу приносят. Должно быть, скоро добрую весть получите. – Затем протянул в мою сторону руку: – А мне можно поглядеть?

Щурясь, Цыба долго смотрел в круглое окошко, медленно вращая трубку.

Я первым прервал молчание:

– Какую книгу взяли?

– «Преступление и наказание».

– Достоевский – чтиво не для больницы.