Психотерапия как путь формирования и трансформации реальности

Страхи и опасения относительно потенциальной травматичности некоторых интервенций, кажется, значительно преувеличены. По крайней мере, в том случае, если интервенция исходит из переживания и размещается в контакте с высокой степенью чувствительности, осознавания, выбора и присутствия. Наоборот, именно борьба с переживанием может оказаться патогенной как для клиента, так и для психотерапевта. Если феноменологическая реакция терапевта, исходящая из переживания, появилась в контакте, то контакт способен ее ассимилировать. Иначе говоря, психологическая готовность к ассимиляции феноменов определяется самим контактом, а не терапевтом. Само то, что реакция появилась в контакте в процессе переживания, означает ее готовность к ассимиляции. С другой стороны, если контакт не готов к ассимиляции феномена, то он, скорее всего, и не появится. По крайней мере, в том случае, если интервенция производна от переживания. Или контакт отторгнет чужеродную или преждевременную идею. Но, повторим, отторжение феномена имеет место чаще всего при «бомбардировке» клиента рационально выверенными интервенциями. Травмировать клиента и терапевта может лишь интервенция концептуальной природы.

Подытоживая вышесказанное, отмечу, что мои возражения против описываемого аргумента относятся не столько к содержанию терапии, сколько к способу построения интервенций. Принцип децентрализации власти, лежащий в основе диалогово-феноменологической психотерапии, позволяет внести альтернативу традиционной фильтрации интервенций, передав власть за этот процесс собственно процессу контакта и переживанию.

Спонтанная реакция терапевта может сместить фигуру сессии

Во-первых, фигура сессии это несправедливое относительно методологии гештальт-терапии словосочетание. Соотношение фигуры и фона в течение сессии может многократно изменяться. Более того, на этом и основана психотерапия. Поэтому страхи о том, что интервенция терапевта может сместить фигуру, вызывают, по крайней мере, некоторое удивление. Понятие фигуры более справедливо по отношению не к клиенту или терапевту, а к феноменологическому полю. В пространстве же присутственного контакта появляются феномены, присущие ему самому, а не отдельно клиенту или терапевту. В связи с этим феномен, появившийся в контакте, разумеется, способен трансформировать прегнантную ситуацию. Произойти это может следующим образом. Феномен, внесенный в контакт терапевтом, трансформирует феноменологическое поле, способствуя посредством динамики впечатления и переживания возникновению нового феномена, которого прежде не было в контакте. Перегнанное соотношение при этом меняется, поскольку клиент осознает сейчас то, что еще пару секунд назад находилось вне феноменологического поля. При этом в фокусе внимания переживания клиента находится не феномен, который внес в контакт терапевт, а его отклик на интервенцию.

Во-вторых, значительно более деформирующим терапевтический процесс потенциалом обладают интервенции, которые родились как способ справиться с феноменологией переживания. Поэтому если оставаться чувствительными к ситуации контакта, наиболее экологичным, продуктивным и безопасным является следование феноменологии переживания. Если терапевт размещает в контакте тот или иной феномен, то это вовсе не означает, что он с паранойяльным остервенением лоббирует его дальше. Разумеется, что это важное и необходимое условие диалогово-феноменологической психотерапии.

Терапия не для терапевта, а для клиента

Наши реакции не так важны для клиента, мы лишь поддерживаем его self-процесс. Это одно из самых распространенных и твердых убеждений, пронизывающих психотерапию с момента ее основания. На первый взгляд, оно представляется вполне естественным, поскольку психотерапевт – это человек, который оказывает некую услугу по психологической помощи другому человеку, получая взамен оговоренное в терапевтическом контракте вознаграждение. Разумеется, что фокус терапевтического внимания при этом оказывается на клиенте и его жизни.