Психотомия

Человек всегда чувствует, что за приделами его жизни, за границами чувствуемого и осмысливаемого им мироздания, есть нечто, что «скрыто за пеленою майи», нечто недоступное его пониманию, но всё же существующее, и даже определяющее всю палитру и всю произвольную картину эмпирики его мироздания. Там, за пределами, – должно быть что-то! Иначе и быть не может! И это происходит от того, что уходящие за горизонт мысли, устремляющиеся за пределы векторы человеческого интуитивного разумения, попадая в области непроглядной тьмы, где хаос и отсутствие всякого порядка, приводят его к пенатам исступления, и он не в состоянии уже перешагнуть, ступить в эти безвременные и беспространственные поля, и чувствуя, что здесь, на краю Вселенной, его может свести с ума даже мелкая, незначительная деталь, что любое случайное прикосновение, к проваливающейся в пропасть чужеродной действительности, может зацепить его и утащить на дно этой преисподней, он отрынивает от этого края, и получив инъекцию запределья, с головой окунается в противоположные поля, где обыденность и сказочный уют, где всё покрыто «золотыми чешуйками иллюзии». Такова бывает его встреча с истиной. Психология этого процесса такова, что её не в состоянии, не то чтобы объяснить, но даже понять психолог обыденности. Ибо он – ремесленник, и, по сути, делает то же самое, что делает гончар на своём круге. А именно то, что будет востребовано обывателями, что будет продано на общем рынке, и поток клиентов не иссякнет, обрекая его на голодную смерть. Психологи вообще мало задумываются об истине, и вообще о чём-то по-настоящему глубоком. Поверхность – их стезя, бытовая обыденность, – их профиль, обман – их хлеб, слаженность и красота слова, увлекающая и удовлетворяющая большинство слухов, – их ремесло. Они способны вытащить глину, и вылепить из всякой души, «гармоничный горшок», вставив затем его обратно. И их мало заботит, что этот «горшок», скорее всего не приживётся в теле. Что, скорее всего, рано или поздно, тело воспалится от чужеродного внедрения, и человек сойдёт с ума от боли и разочарования, от нигилизма в его самой гипертрофированной форме, как следствия этого отторжения. Но обыватели так же мало задумываются об этом. Они никогда не пойдут к посредственному хирургу, но с лёгкостью посетят бездарного психолога, не придавая значения, и не опасаясь ошибок здесь. А между тем, ошибки психолога нисколько не безопаснее, а в отдельных случаях и опаснее, чем ошибки хирурга.

Склонность человеческого сознания всё и вся подводить под единый знаменатель, есть одна из главных его потребностей. Именно в этом скрыта, его стремящаяся всё поглотить и переварить, ненасытная воля. И даже самые великие мыслители не могли обойти это основополагающее естество своего разума. Артур Шопенгауэр, выведя основу для мироздания в виде воли и представления, всё и вся подводил под этот его основной знаменатель. Эммануил Кант, подводя весь мир под лекала собственного убеждения в том, что существует порядок сам по себе, вне зависимости от созерцателя, что логика главенствует на всех без исключения полях мироздания, что «греческий симпозион» с его основателями Сократом и Платоном, в своём диалектическом экстазе, являются главными открывателями истины, всегда был настолько последовательным в своём ремесле, что дошёл до того, что стал сам себя опровергать на этой ниве. Ибо логика, заходя слишком далеко, всегда, в конце концов, разворачивает своё кормило, и направляет свои пушки на себя самуё. И даже Фридрих Ницше, сохранявший долгое время абсолютную трезвость ума, (то, что он сам называл честностью), всё же, в конце концов, не обошёл этого глубоко человеческого заблуждения, и стал всё и вся подводить под «Жажду власти», и, кстати сказать, не только живую материю и биоорганизмы. Хотя жизнь убеждает нас, что «воля к рабству» не менее значительна в нашем мире.

Объяснять мир без этого подведения, очень затруднительно, а может статься, и вовсе невозможно. Ведь это значило бы игнорировать собственные древние внутренние сложившиеся «формативные сети», игнорировать паритеты, выложенную и устоявшуюся структурную метаформу сознания, для которой всякая полемика, как и представляемая образная конфигурация должна иметь структуру, удовлетворяющую его сакральные мотивационные потребности, а именно: Упрощение, (насколько возможно), воплощающееся в математическое олицетворение, где всякое уравнение должно находить своё наиболее простое решение; Усложнение, где, прежде всего, питается гордость разума, и пьёт «студёную воду разнообразия», на берегу океана бесконечности.