Псоглавцы

Первый же вопрос председателя сильно изумил Козину. Он не думал, что его будут спрашивать о таких делах, и не ожидал, что судьи так подробно осведомлены о них. Его расспрашивали о столкновениях в Ходском крае, против которых он так решительно, хотя и безуспешно, восставал: о драках с лесничими и объездчиками, о стычках с барским мушкетером и тому подобное. Козина отвечал, что сам он ни разу не был очевидцем подобных происшествий, и добавил, что такие вещи случаются во всех поместьях, и если бы паны всегда жаловались на это в Прагу, то милостивым господам судьям пришлось бы заседать без перерыва днем и ночью.

Баронского прокуратора передернуло. Секретарь Купец, который вел протокол, поднял голову и бросил быстрый взгляд на Козину, а доктор прав Ян Пароубек, поглаживая пальцем лезвие ножниц, так перекосил рот к левому уху, что к этому уху собрались, казалось, все морщины его лица.

Тем временем Козина продолжал говорить. Он объяснял образ действий ходов тем, что они были убеждены в своем праве; это убеждение только укрепилось, когда до них дошли известия о благосклонном приеме их ходоков в Вене; а кроме того, прокуратор Штраус в своих письмах уверял их в неминуемом выигрыше дела. При последних словах Козины граф Ко-ловрат поднял склоненную голову и переглянулся со своим соседом, графом Вратиславом, который понимающе кивнул головой.

Но председатель прервал речь Козины строгим замечанием и сказал, что, судя по всему, ходы вели себя как бунтовщики, а ему, Козине, больше чем кому-либо другому, следует уяснить себе, о чем здесь, на суде, идет речь, и держать себя почтительно и скромно, так как он провинился больше всех. И вопрос за вопросом посыпались на молодого хода: о старой межевой липе, о драке под ней, о том, как он утверждал, будто не знает, где спрятаны ходские грамоты, тогда как они были найдены в его усадьбе, о дерзких речах, возбуждавших ходов к неповиновению, о преступном участии в масленичном шествии, устроенном для издевательства над законными господами.

Гнев охватил молодого хода. Мало того что их притесняют и грабят, их же еще и обвиняют! И кто! Тот самый Ламмингер, который творит столько насилий и беззаконий, домогается еще, чтобы их наказали по суду! И не гнушается при этом лжи!

Он старался сдерживаться, но голос его дрожал от негодования, когда он говорил в защиту себя и своих земляков. Он не отрицал столкновения под старой липой, но ссылался на унаследованные от дедов права и на жалованные королями привилегии, оберегать и отстаивать которые долг каждого хода.

— Наши деды были свободны, и мы хотим быть свободными. У нас есть королевские грамоты, а нас вдруг ни с того ни с сего сделали крепостными. Высокородные господа! Каково было бы вам, если бы вас вдруг нежданно-негаданно сделали крепостными?

На этот раз все устремили взгляды на молодого хода — одни нахмурившись, другие с удивлением. А доктор прав Пароубек оставил на время свои ножницы и, осклабившись, скосил глаза на отважного защитника ходских прав.

Стоя в прихожей, ходы недоумевали, почему так долго держат Козину. Наконец, он вернулся весь красный, глаза его пылали, на лбу выступила испарина. Ни слова не говоря, он опустился на стул рядом с Сыкой и только махнул рукой.

После него вызвали Сыку, затем поциновицкого Пайдара и всех остальных. Никого, кроме Сыки, не допрашивали так долго, как Козину.

Ходы облегченно вздохнули, когда появился человек в красном кафтане и объявил, что они могут уходить. Они вышли во двор. Судя по солнцу, было уже далеко за полдень. Озадаченные, они молча направились из Градчан в город. Сы-ка первый разъяснил положение дела:

— Мы шли защищать грамоты, а выходит, что надо защищать самих себя. Ловко подстроил Ломикар! И размалевал же он нас!

— Я было начал о грамотах,—сказал Грубый,—но они не хотели и слушать. Только и спрашивали, что о проводах масленицы…

— Я же просил вас тогда…—напомнил Козина, с упреком глядя на Эцла и Брыхту.

Брыхта в ответ выругал Ламмингера.

— А меня все спрашивали о письмах Юста и Штрауса,—сообщил мраковский Немец. И сейчас же выяснилось, что всех спрашивали об этом.

На постоялый двор ходы возвратились повесив головы. Больше всех были удручены Козина и Сыка.

Тем временем градчанские судьи собрались расходиться. Доктор прав Петр Бирелли, выйдя из-за стола, заметил своему коллеге Михалу Кнехту, что таких крестьян, как эти ходы, пожалуй, не найти во всем Чешском королевстве.

— И такого оратора, как этот Козина, тоже,—добавил доктор Пароубек, подходя к ним.—Вот из кого бы вышел настоящий судебный оратор! Вы обратили внимание на его выпад?—и он, ухмыляясь, подмигнул в сторону «вельмож и рыцарей», столпившихся вокруг графа фон Штернберга. Они тоже говорили о ходах.

— Бедняги! —сказал граф Вратислав.

— Ну да, одурачили их…—сказал граф Коловрат.-Этот венский прокуратор — шельма… Наобещал им золотые горы. Ничего мудреного, если они были так твердо убеждены.

— Как я уже сказал, письма Штрауса мы затребуем через краевого гетмана,—заметил председатель.