Псоглавцы

— Один из них ссылался также на их нового адвоката. Тот будто бы тоже убежден в их правоте,—с усмешкой вставил Астерле фон Астфельд.

— Простите,—обратился доктор Пароубек к дворянам.— Я знаю его очень хорошо. Это пан Блажей Тункель из Бернич-ка…—и доктор Пароубек усмехнулся.

— А-а, пан Тункель! —воскликнул граф Вратислав.—Он берется уже и за такие дела?

— И как ведет их! Не поздоровится ходским карманам!—жалобно протянул доктор Пароубек и так уморительно подмигнул, что строгие господа в пышных аллонжевых париках не могли удержаться от смеха.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Когда Ламмингеру доложили после обеда об адвокате, он весьма любезно принял его в своем Лобковицком дворце. Барон жадно слушал рассказ о сегодняшнем заседании суда, ни словом не прерывая своего поверенного. Когда адвокат кончил, Ламмингер встал и, быстро приняв решение, сказал:

— Я сейчас же пошлю нарочного в поместье. Там найдут и отберут письма Штрауса. Через управление краевого гетмана это тянулось бы целую вечность, да эти хамы еще и обманули бы его. А так мы захватим их врасплох, и суд получит очень быстро подробные сведения обо всех беспорядках.

Прокуратор согласился с бароном.

Вскоре из ворот Лобковицкого дворца верхом на лошади выехал нарочный с приказом, адресованным кутскому управляющему Кошу.

На следующий день, в субботу, ходов не вызывали на допрос, так как по воскресеньям, средам и субботам апелляционный суд не заседал. В понедельник их снова допрашивали поодиночке и все о беспорядках, имевших место в Ходском крае. Во вторник, против ожидания, их вызвали всех сразу. Председатель внушительным тоном объявил, что все они виновны в грубом нарушении своих крепостных обязанностей, но, по-видимому, действовали под влиянием лживых уверений; надо надеяться, что это удастся доказать, так как это единственное обстоятельство, которое может смягчить их вину и заслуженное ими наказание.

— А наши права, высокородный пан? —воскликнул Козина. Старик Грубый засунул руку за пазуху.

— В этом вопросе вы тоже обманываетесь,—строго возразил председатель.—Когда-то ваши права имели силу, но вы прекрасно знаете, что уже много лет тому назад они были отменены, и все грамоты объявлены недействительными.

— Зачем же в Вене назначили комиссию, если они недействительны?—стоял на своем Козина.

— У нас еще остались грамоты! И как раз самые важные!—отчеканил Криштоф Грубый и вытащил из-за пазухи пергаментные свитки, спасенные старой Козинихой.

— Покажи,—сказал один из судей. Грамоты переходили из рук в руки.

— Грамоты подлинные, но никакой силы больше не имеют!—объявил председатель.—А чтобы вы больше себя не обманывали…

Громкий крик раздался среди ходов, и Криштоф Грубый с неожиданным для его лет проворством подскочил к судейскому столу. Но доктор Пароубек, по знаку председателя, уже перерезал длинными ножницами красно-белые шнуры печатей на обеих грамотах, а еще через мгновение ножницы впились в пергамент.

Ходы остолбенели. Они умолкли, точно онемели и не в силах были произнести ни слова. Криштоф Грубый весь дрожал.

Наступила мертвая томительная тишина.

Члены суда не без участия глядели на ходов, потрясенных уничтожением последнего доказательства их привилегий, особенно на невольно внушавшего к себе уважение седовласого крестьянина Грубого, по морщинистым щекам которого струились слезы.

Первым опомнился Сыка.

— Высокопочтенные судьи! —воскликнул он.—Мы ни в чем не виновны, мы ничего не сделали Ломикару. А уничтожать стародавние, данные королем права только по одной его жалобе…

— Молчать! —прикрикнул на него председатель.—Поймите же, наконец, что не в этом дело. За проступки, на которые жаловался барон, мы еще будем вас судить, и вы понесете за них должное наказание. А пергаменты эти утратили силу еще тогда, когда вам предписано было вечное молчание. Вы прекрасно это знаете. Бросьте вспоминать о том, что было когда-то. Было и прошло. А вот там у вас люди все еще не хотят выполнять повинности и не выходят на барщину. Так пусть лучше двое-трое из вас поедут домой,—мы дадим на это особое разрешение,—и расскажут там, как обстоят дела, чтобы ваши земляки не ждали свободы и не упорствовали в своих проступках. Пусть ни на что не надеются и ничего не ждут. Пусть беспрекословно повинуются своему господину, иначе они будут считаться бунтовщиками, а что это значит, вы, надо думать, знаете сами.

Подавленные, не проронив ни слова, вернулись ходы на постоялый двор. Сыке пришлось поддерживать Грубого; старик был так расстроен, что едва передвигал ноги. Оставшись одни, ходы ломали голову —что делать дальше? Все сожалели, что их прокуратор все еще не приехал из Вены. Его совет был теперь особенно нужен.

Надо было решить, кого отправить домой — рассказать ходам о происшедшем. Сыка взял это на себя. Поциновицкий Пайдар и постршековский Брыхта тоже согласились.