Псоглавцы

Он осмотрел оторванную дверцу шкафа, но починить уже не смог бы, Лёха выдрал шурупы с мясом. Кирилл пристроил дверцу на место и подумал, что вот телевизор-то, самое хрупкое, Лёха не тронул — это святое. Перекошенные картинки на стенах Кирилл выпрямил, ещё раз рассмотрев чужие лица — свидетельства чужой, бедной и почему-то неприятной ему жизни. Хотя Лиза на выпускном вечере была хороша: накрашенная, с распущенными волосами, с высокой грудью и ногами, просвечивающими сквозь подол платья.

Кирилл поднял с пола кастрюли, составил в стопку и унёс в кухню, взгромоздил стопку рядом с мойкой на тумбу, застеленную клеёнкой, потом подобрал вилки и ложки и ссыпал в таз для грязной посуды. На кухне он нашёл и надел залатанную варежку-прихватку, которой открывали раскалённую заслонку печи, взял мятое ведро с торфяной землёй на дне и направился к разбитому окошку. Рукой в варежке он вытащил из деревянной рамы обломки стекла и побросал в ведро, осторожно счистил с подоконника стеклянные брызги и куски старой замазки, но мелкие осколки остались блестеть в щелях.

Где должна находиться кочерга, Кирилл не знал, потому положил её на печной шесток. Все половики он сгрёб в охапку и грудой вынес на улицу, развесил на перилах крыльца. Потом нашёл на веранде веник и совок и начал подметать в комнате. Собрав мусор в общую кучу, он присел перед ней на корточки, отломил от веника прутик и перерыл им кучу, выискивая прозрачные пластмассовые висюльки с люстры. Висюльки он подцепил на люстру обратно — трёх не хватило, а мусор совком ссыпал в ведро с обломками оконного стекла.

Наверное, если Лиза с матерью выйдут из спаленки в комнату, где уже наведён порядок, навести порядок в душе им будет легче.

Чайник у Токаревых был большой, алюминиевый, литров на пять. Вряд ли такой чайник покупали на семью, скорее утащили из какой-нибудь столовки. Школьной, например, пока здесь ещё была школа. Кирилл поднял крышку и увидел, что чайник наполовину забит чёрной травой, что нарвали на лугу за деревней, — жалким заменителем дорогой заварки. Кирилл ковшом долил в чайник воды из ведра, закрытого от пыли и мух фанеркой, и водрузил чайник на плитку с толстой спиралью. Шнур от плитки он воткнул в розетку и посмотрел, начала ли спираль раскаляться? Начала. Кирилл сел за стол.

В комнате послышалось шарканье шагов, вздохи, стук табуретки. Раиса Петровна медленно пробралась на кухню, опираясь о стену, и опустилась за стол напротив Кирилла.

— Сейчас чай будет, — сказал Кирилл.

Раиса Петровна молчала.

— Как там Лиза?

Старуха, не глядя на Кирилла, помотала головой и пальцем стёрла слезу. В торфяном ведре она заметила черепки тарелок.

— Лизкин подарочный сервиз Лёшка разбил…

Кирилл тоже посмотрел в ведро с мусором. Дешёвый фаянс фабрики типа «Советский большевик стеклопосуда». Какая ж это жизнь, если подарки — вот такие?.. Кирилл глянул в кухонный шкаф. Тарелки там стояли общепитовские, столовские, а среди них — и алюминиевые миски родом с зоны, и одноразовые полистироловые плошки, помытые и снова предназначенные в употребление…

Кирилл вдруг понял, что он ничего не хочет знать об этой нищете. Ему понравилась Лиза, но её бедность была не опрятной крестьянской скромностью, а каким-то секонд-хендом секонд-хенда. Можно угощать собаку своим гамбургером, но нельзя угощаться гамбургером у собаки. Нищета Лизы дискредитировала её. Заикание, одежда — нет, это было терпимо. А вот одноразовая посуда в качестве многоразовой уже вызывала брезгливость. Кирилл подумал, что это совсем погано с его стороны, даже чуть не покраснел. Оттого что Лиза, скорее всего, не знает скраба, не бреет подмышки, не ходит в солярий, она не перестаёт быть человеком. И все эти люди, все Верки и Годоваловы, все эти Сани Омские, не перестают быть людьми. Пусть они мразь, деграданты, пусть место им в резервации, но они люди. Это и ужасно.

— А водка Лёшкина осталась? — спросила Раиса Петровна.

— Я её выплеснул.

Раиса Петровна горько кивнула: ко всем бедам и эта вдобавок.

— У нас водка лекарство, прости, господи, — тихо сказала Раиса Петровна. — Шалфей настоять, на примочки, или зубы заболят… Пока муж был жив, я никакие опивки евонные не выливала. Он заснёт, а я их в пузырёк. За месяц поллитра набиралась. Болела — так лечилась с божьей помощью. А иногда Николай пошлёт к Мурыгину за бутылкой, а я ему его же опивки и принесу. Всё деньги в доме останутся. Ты у нас не бери ничего.

Ты у нас не бери ничего. Я не беру чужого, подумал Кирилл, да и брать-то у вас нечего. Просто совсем нечего.

— И часто у вас Годовалов такое устраивает? — спросил Кирилл.

Раиса Петровна вздохнула.

— Да он так добрый, Лёшка-то… Буйный тока, если выпьет. А так зла от него нету. Господь прощать велел, дак я и прощаю. Он бы сам потом пришёл, повинился, починил бы тут…

Кирилл снова почувствовал, что здешняя жизнь как-то утряслась до терпимого состояния, а ему этого не понять никогда.