ПСС. Том 05. Произведения, 1856-1859 гг.

Албертъ задумался на нсколько секундъ, потомъ лицо его озарилось внутренней улыбкой блаженнаго воспоминанія. Онъ нагнулся къ Делесову, внимательно посмотрлъ ему въ самые глаза и проговорилъ шопотомъ: — Да, я люблю. Да, люблю! — вскрикнулъ онъ. —

— Вы мн понравились, очень понравились, я вижу въ васъ брата. Я вамъ все скажу. Я люблю NN, — и онъ назвалъ ту особу, про которую разсказывалъ Делесову музыкантъ на вечер. — И я счастливъ, мн нужно ее видть, и я счастливъ. Ее нтъ здсь теперь, но все равно, я[36] знаю, что я буду ее видть, и я вижу, вижу ее, всегда вижу, она будетъ знать меня, она будетъ моя, не тутъ, но это все равно.

— Постойте, постойте, — заговорилъ онъ, одной рукой дотрогиваясь до Делесова, а другой доставая что-то изъ кармана. —

— Вотъ оно! — сказалъ онъ, вынимая изъ кармана старую запачканную бумагу, въ которой было завернуто что-то. — Это она держала въ рук, — сказалъ онъ, подавая свернутую театральную афишу. — Да. А это прочтите, — прибавилъ онъ, подавая запачканный пожелтвшій исписанный листъ почтовой бумаги. Уголъ листа былъ оторванъ, но Албертъ, приставляя уголъ, держалъ листъ такъ, что Делесовъ могъ прочесть все, что было написано. Онъ не хотлъ отдать Делесову въ руки драгоцнный листъ, а держалъ его самъ дрожащими руками.[37] <такъ что онъ могъ читать, и съ блаженнйшей улыбкой слдитъ за глазами Делесова, читавшаго слдующія строки.

Ваше……… (Тутъ былъ титулъ особы). Ты думала,[38] что не знала[39] меня: но ты[40] любила и будешь[41] любить вчно меня однаго. Я умеръ, и понялъ, что ты моя, а я твой. Прощай, не врь несчастьямъ этой жизни, врь объятіямъ вчнымъ, которыя тамъ ожидаютъ тебя. Твой Албертъ и здсь и тамъ будетъ ждать и любить одну тебя. Твой Албертъ.>

— Я хотлъ послать ей это письмо еще сначала; но я думаю, лучше передать ей, когда я умру.

Делесовъ прочелъ сумашедшее нмецкое любовное посланie. Въ заглавіи были полное имя и титулъ особы. Въ письм соединялась чрезвычайная почтительность съ нжностью счастливаго любовника. Упоминались обстоятельства, которыя не могли быть. Делесовъ почти съ ужасомъ посмотрлъ на счастливое лицо своего собесдника, который, осторожно уложивъ письмо, снова спряталъ его въ карманъ.

— Она получитъ это, — сказалъ онъ шопотомъ.

* № 4 (III ред.)

Но Албертъ еще не думалъ спать въ это время, хотя онъ съ девяти часовъ уже заперся въ своей комнат. Онъ взадъ впередъ ходилъ по комнат, разговаривая самъ съ собою, ударяя себя по голов, останавливаясь, разводя руками, и только тогда[42] замиралъ и бросался на диванъ, когда слышались шаги въ сосдней комнат.

Этотъ человкъ перестрадалъ въ эти три дня больше, чмъ во всю свою жизнь. Тотъ свой внутренній благоустроенный міръ, котораго не допускалъ Делесовъ, былъ у Алберта и даже этотъ міръ былъ любезенъ ему такъ, какъ малому числу людей. Теперь же этотъ міръ былъ разрушенъ, на мсто его стала[43] ужасная дйствительность, <или скоре то, что нкоторые люди называютъ дйствительностью, но то, что было пошлой мечтой для Алберта>. Уже давно онъ отвергъ отъ себя эту мечту, давно уже устроилъ свой особенный міръ, въ которомъ онъ жилъ всегда съ любовью, всегда съ увлеченіемъ, всегда съ славой, всегда преклоненный передъ красотою. Гд бы онъ ни былъ, съ кмъ бы ни былъ, всхъ онъ любилъ, всхъ радовалъ. Пускай подъ вліяніемъ вина, но огонь безплотной страсти къ прекрасному, ни на минуту не угасая, горлъ въ немъ, такъ что всякая минута его была ему драгоцнна. Мечты, невозможные мечты съ ясностью и силой дйствительности, всегда тревожно радуя его, толпились въ воображеніи. Вся жизнь съ ея трезвой неуступчивой дйствительностью была закрыта отъ него, только радость, восторгъ, любовь и веселье вчно окружали его. И вдругъ насильно, желая будто бы добра ему, его вырвали изъ его міра, гд онъ великъ и счастливъ, и перенесли въ тотъ, гд онъ самъ чувствуетъ себя дурнымъ и ничтожнымъ. Все забытое, занесенное восторгами, прошедшее вдругъ возстаетъ передъ нимъ. Прежде ежели случайно онъ и вспоминалъ, что онъ оборванъ, что онъ нищій, что онъ бралъ и не отдавалъ деньги, кралъ, какъ это они называютъ, ему это только странно и смшно было. Зачмъ ему думать объ этомъ, когда онъ счастливъ <и счастливъ счастьемъ другихъ, онъ всхъ любитъ, готовъ все отдать для каждаго, и потомъ самъ Богъ устами красоты призываетъ его>. Теперь же самъ на себя онъ ужъ смотрлъ невольно глазами другихъ, и Боже! какое ему ужасное представилось зрлище, — нищій, воръ, пьяница, развратный, отовсюду выгнанный, всми брошенный, всми презираемый. Все это вмсто пожинающаго славу, счастливаго, геніальнаго художника. Выдти изъ этаго положенія по дорог дйствительности, какъ ему предлагалъ Делесовъ, опять служить, работать, платить, брать деньги, считать, покупать, здить въ гости,[44] — онъ не могъ этаго сдлать, деньги, начальники, товарищи — это было для него пучина, непонятная пучина дйствительности. Нетолько выходить изъ этаго положенія, онъ не признавалъ себя въ немъ.