ПСС, Том 1

Бывало с грустью приходилось довольствоваться тем, что на печь протягивалась чашка с дымящимися рассыпчатыми картошками и ломоть пахнущего клетью, круто посоленного хлеба Теперь же мать совсем не давала по утрам ни хлеба, ни картошек, на просьбы об этом отвечала:

-Иди, я тебя одену, ступай на пруд, деточка!

Прошлую зиму Танька и даже Васька ложились спать поздно и могли спокойно наслаждаться сиденьем на «грубке»печки хоть до полуночи. В избе стоял распаренный, густой воздух; на столе горела лампочка без стекла, и копоть темным, дрожащим фитилем достигала до самого потолка. Около стола сидел отец и шил полушубки; мать чинила рубахи или вязала варежки; наклоненное лицо ее было в это время кротко и ласково. Тихим голосом пела она «ста-ринные»песни, которые слыхала еще в девичестве, и Таньке часто хотелось от них плакать. В темной избе, завеянной снежными вьюгами, вспоминалась Марье ее молодость, вспоминались жаркие сенокосы и вечерние зори, когда шла она в девичьей толпе полевою дорогой с звонкими песнями, а за ржами опускалось солнце и золотою пылью сыпался сквозь колосья его догорающий отблеск ... Песней говорила она дочери, что и у нее будут такие же зори, будет все, что проходит так скоро и надолго, надолго сменяется деревейским горем и заботою ...

Когда же мать собирала ужинать, Танька в одной длинной рубашонке съерзывала с печи и, часто перебирая босыми ножками, бежала на коник, к столу. Тут она, как зверок, садилась на корточки и быстро ловила в густой похлебке сальце и закусывала огурцами и картошками. Толстый Васька ел медленно и таращил глаза, стараясь всунуть в рот большую ложку ... После ужина она с тугим животом так же быстро перебегала на печь, дралась из-за места с Васькой и, когда в темные оконца смотрела одна морозная ночная муть, засыпала сладким сном под молитвенный шепот матери:

«Угодники божия, святителю Микола-милостивый, столп-охранение людей, матушка пресвятая Пятница -молите Бога за нас! Хрест в головах, хрест у ногах, хрест от лукавого ...»

Теперь мать рано укладывала спать, говорила, что ужинать нечего, и грозила «глаза выколоть», «слепым в сумку отдать», если она, Танька, спать не будет. Танька часто ревела и просила «хоть капуски», а спокойный насмешливый Васька лежал, драл ноги вверх и ругал мать:

-Вот домовой-то, -говорил он серьезно, -все спи да спи!

Дай бати дождать!

Батя ушел еще с Казанской, был дома только раз, говорил, что везде «беда», -полушубков не шьют, больше помирают, -и он только чинит кое-где у богатых мужиков. Правда, в тот раз ели селедки, и даже «вот такой-то кусок»соленого судака батя принес в тряпочке: «на кстинах, говорит, был третьего дня, так вам, ребята, спрятал ...»Но когда батя ушел, совсем почти есть перестали...

Странник обулся, умылся, помолился богу; широкая его спина в засаленном кафтане, похожем на подрясник, сгибалась только в пояснице, крестился он широко. Потом расчесал бородку-клинушек и выпил из бутылочки, которую достал из своего походного ранца. Вместо закуски закурил цигарку. Умытое лицо его было широко, желто и плотно, нос вздернут, глаза глядели остро и удивленно.

-Что ж, тетка, -сказал он, -даром солому-то жжешь, варева не ставишь?

-Что варить-то? - спросила Марья отрывисто.

-Как что? Ай нечего?

-Вот домовой-то ... -пробормотал Васька. Марья заглянула на печку:

-Ай проснулся?

Васька сопел спокойно и ровно.

Танька прижукнулась

-Спят, -сказала Марья, села и опустила голову. Странник исподлобья долго глядел на нее и сказал:

-Горевать, тетка, нечего. Марья молчала.

- Нечего, - повторил странник. - Бог даст день, бог даст пищу. У меня, брат, ни крова, ни дома, пробираюсь бережками и лужками, рубежами и межами, да по задворкам -и ничего себе...

Эх, не ночевала ты на снежку под ракитовым кустом -вот что!

-Не ночевал и ты, - вдруг резко ответила Марья, и глаза ее заблестели, -с ребятишками с голодными, не слыхал, как голосят они во сне с голоду! Вот, что я им суну сейчас, как встанут? Все дворы еще до рассвету обегала -Христом-богом просила, одну краюшечку добыла ... и то, спасибо. Козел дал... у самого, говорит, оборочки на лапти не осталось... А ведь ребят-то жалко -в отделку сморились ...

Голос Марьи зазвенел.

-Я вон, -продолжала она, все более волнуясь, -гоню их каждый день на пруд... «Дай капуски, дай картошечек ...»А что я дам? Ну, и гоню: «Иди, мол, поиграй, деточка, побегай по ледочку ...»

Марья всхлипнула, но сейчас же дернула по глазам рукавом, поддала ногой котенка («У, погибели на тебя нету!..») и стала усиленно сгребать на полу солому.

Танька замерла. Сердце у нее стучало. Ей хотелось заплакать на всю избу, побежать к матери, прижаться к ней... Но вдруг она придумала другое. Тихонько поползла она в угол печки, торопливо, оглядываясь, обулась, закутала голову платком, съерзнула с печки и шмыгнула в дверь.

«Я сама уйду на пруд, не буду просить картох, вот она и не будет голосить, -думала она, спешно перелезая через сугроб и скатываясь в луг. - Аж к вечеру приду...»