ПСС, Том 1

Гриша с преувеличенным вниманием стал слушать, как надо работать фуганком, и помогать заправлять доску в верстак.

-Ну-ка попробуйте! -сказал Каменский.

Гриша взял фуганок и с такой силой зашаркал им по доске, что в два-три взмаха испортил ее.

-Да вы потише! -ласково засмеялся Каменский.

Он ушел в избу, вынес оттуда чугунчик с водой, поставил его на таган около порога и развел огонь. Синий дымок поплыл по двору. Поглядывая на него, Каменский взял из-за верстака кадушку, сел на порог и стал набивать обручи. Стук молотка звонко отдавался в пустой кадке. Подлаживая под этот стук, Гриша пристально шмыгал фуганком по доске. Стружки кремового цвета, красиво загибаясь, падали на пол.

-Вы живете только с матерью? -спросил вдруг Каменский, опуская молоток.

Нет, и отец часто приезжает, -поспешно ответил Гриша, поднимая запотевшее и возбужденное лицо. А в городе всегда вместе.

Он что же -все города украшает?

Как города украшает?

Строит дома богатым людям? Созидает Вавилон?

Ах, вот что ... Если хотите, да.

Ну, этого-то я не хочу! -серьезно сказал Каменский.

И, положив в воду картофелю и луку, поправив огонь, опять сел на порог за работу.

Да, -сказал он задумчиво. -А брат ваш что делает?

Он только что кончил курс... Теперь служит... то есть работает у патрона.

Так, -сказал Каменский. -У патрона ... А вы тоже думаете этим заняться?

Гриша помолчал.

Не знаю, -сказал он тихо. Каменский

тоже помолчал.

Это хорошо, что не знаете, -сказал он почти строго и стал задумчиво глядеть вдаль. -Люди все еще идут в Египет за помощью. Но и египтяне -люди, а не бог, и кони их -плоть, а не дух.

И, подняв глаза на Гришу, прибавил:

И вы будете также... также несчастны и одиноки, если будете не жить, а служить. Вы скоро забудете людей, будете знать только отношения вместо людей, и вам будет очень тяжело...

Гриша вспомнил свою семью и опустил глаза.

Я испытал это на себе, -опять заговорил Каменский.

Я видел, как растет пропасть между моими поступками и намерениями, как жизнь моя обращается в служение крахмальным рубашкам; видел, как растет пропасть между мной и людьми. И когда я приехал в деревню к своим, где думал начать новую жизнь, я ясно увидел, как велика эта пропасть. Я мог только с крыльца слушать говор и весь этот смутный шум деревни, наблюдать жизнь простых и добрых людей, которых я прежде намеревался учить злым и ненужным делам, думая, что эти дела добрые и нужные дела, только наблюдать: между нами была пропасть. Я был как человек, стоящий у ручья, которому хотелось пить, но которому сказали, что, прежде чем пить, надо взмутить воду, и он стал пить мутную воду, хотя и знал, что мутить воду было не нужно ...

Гриша слушал, стараясь не проронить и и одного слова. «Разве ты теперь-то не одинок?»— хотелось ему сказать. Но, боясь сказать это невпопад, неумело, боясь, что Каменский заговорит с ним как с мальчиком, молчал.

А про Египет, -спросил он наконец, -это чьи слова?

Исаии. Вы не читали?

Никогда. Каменский

подумал.

Завтра воскресенье, -сказал он, мы не будем работать.

Если хотите, приходите, и мы почитаем вместе.

Во сколько?

Когда хотите. Хоть часов в десять. Раньше нельзя, так как я пойду в город на почту.

Непременно приду! воскликнул Гриша. У вас тут так хорошо!

Он помолчал и вдруг с трудом выговорил:

А вы не будете ли добры пожаловать к нам сегодня вечером? .. Мама будет очень рада вас видеть...

- С удовольствием, ответил Каменский. Я людей не избегаю.

Он попробовал палочкой картошки в чугуне, встал и ушел в избу.

Гриша торопливо схватил картуз. Очевидно, Каменский сейчас будет обедать и пригласит его... и выйдет неловкость, неприятность, которая испортит все настроение. Есть Грише не хотелось, но отказаться неловко ... да даже если бы и хотелось и он сел, вышло бы все-таки что-то фальшивое.

- Ну, -сказал он как можно спокойнее, когда Каменский вышел из избы с глиняной миской и ложкой в руках, -мне необходимо домой

И, чувствуя, что краснеет, Гриша поспешно добавил:

Сегодня, знаете, брат и отец приедут ... Так мне необходимо... До вечера, значит?

До свиданья, до вечера! -ответил Каменский ласково.

За мельницей Гриша вздохнул свободнее. Он был взволнован, ему хотелось подумать о чем-то, но он ничего не думал и только шел все дальше в степь. Позади него живописно синела долина, но ему хотелось уйти в открытое поле. И он шел по парам, уже заросшим высокой травой и цветами, и ему было приятно, что они щелкают его по ногам, что поднявшийся ветер обвевает лицо солнечной теплотою, запахом зеленых хлебов.

Как хорошо! -воскликнул Гриша, останавливаясь и снимая картуз.

Он постоял, подумал, послушал жаворонков и тихо добавил:

Ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим!

Потом лег на межу навзничь и стал делать то, что делал в детстве: медленно-медленно закрывать глаза так, чтобы солнечные лучи ярко-золотистою паутиною протянулись к ресницам, а потом задрожали и превратились в трепещущие кружки, радужные, как хвост павлина...

«Как жить? -думал Гриша. -Как жить, чтоб всегда было хорошо, легко, свободно, просто? И чтоб и другим было так же? Как жить?»