ПСС, Том 1

В передней узкой комнате загудели мухи; воздух в ней был душный, обстановка мрачная, почти нищенская: почерневшие бревенчатые стены, развалившаяся кирпичная печка, маленькое, тусклое окошечко. Постель была сделана из обрубков полен и досок, прикрытых только попоной; в головах лежал свернутый полушубок, а вместо одеяла -старое драповое пальто. На столе, среди истрепанных книг, валялись странные для этой обстановки предметы -бронзовый позеленевший подсвечник, большой нож из слоновой кости, головная щетка и фотографический портрет молодой женщины с худощавым грустным лицом. Из деликатности Гриша отвел глаза от стола -и сердце его сжалось при взгляде на эти старые, засиженные мухами, уже давно не бывшие в употреблении вещи и на этот портрет.

Зачем это самоистязание? Он смотрел на бревенчатые стены, на нищенское ложе, стараясь понять душу того странного человека, который одиноко спал на нем. Были, значит, и у него другие дни, был и он когда-то другим человеком ... Что же заставило его надеть мужицкие вериги?

-Странный человек! -повторил Гриша, хмурясь на темную фототипию, висевшую над кроватью, -снимок с картины знаменитого художника. Это было жестокое изображение крестной смерти, написанное резко, с болью сердца, почти с озлоблением. Все, что вынесло человеческое тело, пригвожденное по рукам и ногам к грубому тяжелому кресту, бьшо передано в лице почившего Христа, исхудалого, измученного допросами, пытками и страданием медленной кончины. И тяжело было глядеть на стриженую, уродливую голову привязанного к другому кресту и порывающегося вперед разбойника, на его лицо с безумными глазами и раскрытым ртом, испустившим дикий крик ужаса и изумления перед смертью того, кто назвал себя сыном Божиим ... Морщась, Гриша отворил дверь в другую комнату.

Тут было очень светло от солнца, совершенно пусто и пахло закромом. По полу когда-то прошелся широкими полукругами веник, но не докончил своего дела, и мучная пыль белела в углах и на карнизах. У одного окна, на котором грудами лежали литографированные тетрадки, учебник «Эсперанто», изречения Эпиктета, Марка Аврелия и Паскаля, стоял стул. На нем Каменский, должно быть, отдыхал и читал. На простенке были приклеены хлебом печатные рассуждения под разными заглавиями: «О Слове», «О любви», «О плотской жизни». Среди же них еще стихотворение, крупно написанное на белом листе бумаги:

Боже! Жизнь возьми она

Вся тебе посвящена!

Дни возьми -пусть каждый час

Слышишь ты хвалебный глас!

А ниже -из псалмов Давида:

«Ты дал мне познать путь жизни; ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим!»

Как все это было странно и ново для Гриши! Он с изумлением смотрел кругом, прислушивался к тишине этого заглохшего поместья и к тому, что пробуждалось в его сердце, долго ходил из угла в угол ... Потом вернулся в полутемную комнату, вышел в сени, снова развернул Евангелие ...

«Дети! Недолго уже быть мне с вами...»— читал он отмеченные карандашом слова последней Вечери Христа с учениками. -«Да не смущается сердце ваше» ... «Если мир вас ненавидит, знайте, что меня прежде вас возненавидел» ... «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир»...

Отняв глаза от книги, Гриша долго и напряженно глядел в угол, ничего не видя перед собою. И он, этот странный человек, терпит скорбь, «ибо беззакония наши стали выше головы!». Запах избы от ветхого переплета книги напомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе, черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната -светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни.

«Ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим!»— вспомнил Гриша и почувствовал, как у него самого радостно и жутко затрепетало сердце и глаза наполнились слезами непонятного восторга ... «После сих слов -читал он дальше, ощущая в волосах словно дуновение морозного ветра, -после сих слов Иисус возвел очи свои на небо и сказал: Отче! Пришел час, прославь сына твоего, да и сын твой прославит тебя ... Я открыл имя твое человекам ... Соблюди их во имя твое! ..»

V

А, вы уже пришли! -раздался голос Каменского. Гриша

смущенно захлопнул книгу.

Извините, -сказал он, подымаясь.

В чем вы извиняетесь? -спросил Каменский, стоя перед ним с мешком в руке и пристально глядя ему в лицо.

Да вот залез в ваши книги, -ответил Гриша небрежно.

Так что ж тут дурного?

Я говорю, взял вашу книгу ... ну, без спросу, что ли...

Вашу? Что это значит?

Как что значит?

Да так. Зачем вы все такие слова употребляете?

Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, что пристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе.

Что это вы покупали? спросил он, чтобы переменить разговор.

А вот луку немного и хлеба.

И Каменский опустил мешок на землю.

Так, может быть, начнем? -добавил он. -Я вот покажу вам, разведу огонь и присоединюсь к вам.

Гриша встрепенулся.

Нет, нет, вы сначала разведите.

Успеется, -отозвался Каменский. -Давайте доску в верстак, попробуйте фуганком.