ПСС. Том 14. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть вторая

Уже прошло более двух часов с тех пор, как она не видала отца и доктора; надо было переговорить о том, как переносить его в карету. Она поднялась, чтобы итти в кабинет, и в то же время доктор вышел к ней….

— Княжна, вы должны быть на всё готовы, — сказал доктор.[1376] Княжна побежала в ту комнату, где лежал[1377] ее отец. Она оттолкнула от двери Тихона, отворила дверь и[1378] подбежала к той кровати, на которой он лежал, окруженный женщинами. Няня была тут.

Он лежал на боку, рот его был раскрыт, и он не шевелился.

Княжна Марья подбежала[1379] к нему и дотронулась до него,[1380] но это не только не был он, но это что-то, окруженное женщинами, было что-то чуждое, страшное и враждебное. Она остановилась[1381] с раскрытыми, испуганными глазами. В ту же минуту доктор, не ступая более на ципочки, а всей [ступней][1382], вошел за нею, подошел к окну и поднял стору.

Это были его черты. Она попробовала прижать к щекам его свои губы.[1383]

«Нет, нет его больше. Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, какая-то страшная, ужасающая тайна». И, закрыв лицо руками, она с криком упала на руки доктора, поддержавшего ее.

В присутствии доктора и Тихона женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги, одели это в мундир с орденами и положили на стол. Бог знает, кто и зачем позаботился об этом, но всё сделалось как бы само собой. Через два часа кругом гроба[1384] горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан ельник, под голову была положена печатная молитва, и в углу сидел дьячок, читая Псалтырь.

Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной толпился народ, чужой и свой — предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися глазами, испуганными глазами,[1385] крестились и кланялись и целовали его руку.

Княжна Марья сидела с сухими глазами на сундуке в своей комнате, бывшей спальнею князя Андрея, и с ужасом думала[1386] о том, что она желала этого…

На другой день были похороны.[1387] Алпатыч вскоре после проезда князя Андрея через Лысые Горы, узнав о том, что князь и княжна еще не уезжали из Богучарова, которое, он слышал, находилось в опасности, собрав лысогорских господских лошадей для подъема богучаровских вещей, отправился сам в Богучарово.[1388]

Он приехал в самый день похорон своего барина. Во время службы он держался прямо, нахмурясь, с своей рукой за пазухой, видимо желая соблюсти почтительно представительность, но изредка лицо его падало, как будто обрывались пружинки, поддерживающие его, и он, как женщина, трясясь головой, начинал рыдать и уходил из комнаты. И зажженный Смоленск, и разоренные Лысые Горы, занятые французскими драгунами, и минутный приезд князя Андрея, и теперь смерть его — всё последовало так скоро одно за другим и всё, после ровной, торжественной 30-летней жизни, так подействовало на Алпатыча, что иногда он чувствовал, как рассудок его начинал теряться. Одно, что поддерживало его силы, — это была княжна, на которую он не мог смотреть (он отворачивался от нее), но для которой он чувствовал себя необходимым в настоящих трудных обстоятельствах. Обстоятельства действительности представлялись трудными Алпатычу, но, в сущности, они были еще много труднее того, чем какими он представлял их себе.

[Далее от слов: Предводитель в день смерти князя, 15-го августа… кончая: — Слушаю, — отвечал Дрон, — близко к печатному тексту. Т. III, ч. 2, гл. IX.]