ПСС. Том 14. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть вторая

Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и, поджав губы, доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменный приказ.

Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который весьма основательно, руководимый здравым смыслом, для избежания личной ответственности желал иметь главнокомандующий 1-й армией.

И по неопределенной таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называвшееся духом армии, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день передавались во все концы войска. Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех[1296] рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии о том, в каком положении наше дело, ничего не было похожего с тем, что сказал Кутузов, но смысл его слов, дух его сообщался повсюду.

Разбежавшиеся солдаты, некоторые за 10 верст от поля сражения, стали возвращаться, узнав, что мы победили, те, которые[1297] разошлись у переезда реки, вернулись к командам, чтобы полюбоваться на победу; те, которые[1298] страдали, стоя в огне, утешились,[1299] узнав, что их страдания не пропали даром.

Неразумное сознание того, что мы победили, хотя разбиты, усвоилось всей армией, и Бородинское сражение осталось навеки[1300] беспримерной победой,[1301] потому что в понятие победы включается бегство неприятеля и французы не бежали и это от нас не зависело, а лучшим военным, беспримерным в истории, подвигом.

—————

* № 191 (рук. № 92. T. III, ч. 1, гл. I).

Более года перед нашествием 12-го года усиленно работали дипломаты, переписываясь между кабинетами, скакали курьеры с депешами из Парижа в Петербург и Вену и обратно, десятки писем были написаны Александром Наполеону и Наполеоном Александру, и все эти действия имели единственной целью сохранение мира между двумя державами, а несмотря на то, с каждым днем и каждым часом усложнялись отношения, вооружались армии и стягивались к Неману с востока и запада и, когда сошлись оба войска, война началась.[1302]

Неужели от воли Александра, Наполеона, от искусства Меттерниха, Талейрана, Румянцева зависело[1303] совершение или несовершение[1304] этого громадного злодейства народов? Неужели стоило Александру написать: «Monsieur mon frère, je me rapelle de Tilsit et d’Erfurt et je conscens à l’indemnisation que vous me proposez pour le duché d’Oldenbourg»,[1305] или Наполеону написать: «Monsieur mon frère, je conscens à retirer mes troupes de la Vistule»,[1306] или Меттерниху, Румянцеву и Талейрану между выходом и раутом написать поискуснее бумажку, и не было бы нашествия на Россию[1307] и всего того, что совершилось? Не было бы того противного разуму и человеческой природе убийства и изувечения сотен тысяч невраждебных друг другу и невинных людей, не было бы бесцельного сожжения и уничтожения богатств человеческих и не было [бы] совершено того бесчисленного количества злодеяний, обманов, выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые в этот период времени люди не смотрели как на преступления.

[Далее от слов: Попятно, что современникам — Наполеону — казалось, что причиной войны… кончая: «Сердце царево в руце божьей»[1308] близко к печатному тексту. T. III, ч. 1, гл. I.]

Царь есть почти всегда раб истории. Ему кажется, что он живет для себя,[1309] но история почти всякой минутой его жизни пользуется для себя, как орудием для своих целей.

* № 192 (рук. № 92. T. III, ч. 2, гл. VIII).[1310]

<[1311] Отсутствие Алпатыча и слухи о приближающейся войне, доходившие до князя через Десаля, довели беспокойство старого князя до высшей степени.[1312] Но беспокойство его не было обращено на возможность опасности, напротив, он сердился, когда ему напоминали об этом. Он беспокоился о том, что не успеет нынешним летом окончить постройки нового корпуса, так как не запасешь извести, о том, как бы Алпатыч не напился пьян и не растерял задвижки,[1313] и о[1314] том, что не едет землемер для размежевания.

Все три ночи отсутствия Алпатыча он не спал и ходил по комнатам, зато днем он беспрестанно засыпал и не сидел, как прежде, один в кабинете, а приходил в[1315] диванную, где сидела княжна Марья, Десаль и Bourienne, засыпал под их говор и сердился на них, когда они замолкали.[1316]

С M-llе Bourienne он не говорил совсем, но на княжну Марью сердился за каждое сказанное ею слово.

Десаль сказал княжне Марье, что, по его замечанию, князь очень нездоров и что необходимо послать за доктором, и под предлогом болезни маленького Николушки было послано за доктором.>