ПСС. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

«Онъ не думаетъ, что будетъ во вторникъ, когда я должна ѣхать въ Петербургъ. Онъ не говоритъ, что именно надо предпринять, чтобы этаго не было, что мнѣ дѣлать сейчасъ – завтра. Онъ ждетъ чего то».

Онъ цѣловалъ ея руку; она молча посмотрѣла на его голову, и слезы вступили ей въ глаза.

– А если бы и было! – продолжала она, прерываясь, чтобы удержать эти слезы.[1189] – Развѣ есть что нибудь унизительнаго въ томъ…[1190]

– Разумѣется, – повторилъ онъ, стараясь только успокоить ее.[1191]

– Разумѣется, разумѣется, что я погибшая женщина, я любовница твоя и прошу тебя оставить меня. Чего же тутъ стыдиться, чему гордиться. – И она зарыдала. – Боже мой, Боже мой! Какъ низко я упала.

Что то поднималось въ его носѣ, защипало ему въ носу. Онъ былъ тронутъ, онъ готовъ былъ плакать и потому не сейчасъ могъ отвѣтить. Она тихо плакала.

– Зачѣмъ медлить, – сказалъ онъ, – оставь его. Завтра я пріѣду и поѣдемъ. Мнѣ все равно.

Нѣтъ, это было не то, чего она желала. Ея предчувствіе, что все останется по старому, не обмануло ее. Она покачала головой.

– Я знаю, что ты все сдѣлаешь, но это нельзя. Я сама поѣду къ нему.[1192] Надо ждать, придетъ время, и тогда я скажу тебѣ.

Вронской довезъ ее до дома, и на этомъ они разсталиcь.

* № 82 (рук. № 50).

И не думая, не спрашивая себя, какъ и что, она, не чувствуя своихъ ногъ, невольно быстро-быстро пошла къ нему. Онъ не слыхалъ ея словъ, она сказала: «Они рады». Онъ даже не видѣлъ ея. Онъ видѣлъ только ея глаза, широко раскрытые, испуганные той радостью любви, которая наполняла ее всю. Глаза эти близились, близились.[1193] Она шла все скорѣе, скорѣе и остановилась только подлѣ самаго его и все такъ поглядѣла на него снизу; руки ея поднялись и опять опустились. Она сдѣлала все, что могла; она подбѣжала къ нему и отдалась вся, робѣя и радуясь. Онъ[1194] обнялъ ее и прижалъ губы къ ея рту, искавшему его поцѣлуя. Они ничего, ни одного слова не сказали другъ другу.

* № 83 (рук. № 61).

Слѣдующая по порядку глава.

Вронской на другой день послѣ скачекъ все утро провелъ дома, занимаясь приведеніемъ въ порядокъ своихъ бумагъ и писемъ. Онъ рвалъ и бросалъ подъ столъ и самъ писалъ. Петрицкій зналъ это его періодически находившее на него разъ въ мѣсяцъ или два настроеніе, которое самъ Вронскій называлъ faire la lessive,[1195] и не мѣшалъ ему, потому что въ этомъ духѣ Вронскій бывалъ[1196] сердитъ.[1197] Но за то послѣ этаго Вронскій бывалъ хотя и мало разговорчивъ, особенно спокоенъ и ясенъ.[1198] «Точно послѣ бани», какъ говорилъ Петрицкій.

Въ такомъ состояніи духа[1199] находился Вронскій въ серединѣ дня послѣ скачекъ.[1200] Онъ съ вечера еще рѣшилъ послѣ сильнаго волненія, произведеннаго неудачей скачекъ, погибелью Фру-Фру и тревожнымъ свиданіемъ съ Анной, что завтра необходимо faire la lessive, или учесться, какъ онъ это называлъ по русски, и потому съ утра только одѣлся въ китель (онъ никогда не носилъ халата) и принялся за работу, расчитывая обриться, облиться по обыкновенію ледяной водой уже по окончаніи стирки. Онъ давно уже не дѣлалъ этой стирки, и потому многое было запущено, и ему предстояло много труда.

Всякій человѣкъ, зная до малѣйшихъ подробностей всю сложность условій, его окружающихъ, невольно предполагаетъ, что сложность этихъ условій и трудность ихъ уясненія есть только его личная случайная особенность, и никакъ не думаетъ, что другіе окружены такою же сложностью своихъ личныхъ условій, какъ и онъ самъ. Не разъ въ серединѣ своихъ занятій Вронскій съ завистью думалъ о томъ, какъ легко было жить Петрицкому или его брату, студенту Петербургского университета, ходившему къ нему. «Ходитъ на лекціи, толкуетъ разный ученый вздоръ, и все такъ ему легко и просто», думалъ онъ, точно также, какъ думали о немъ знавшіе его. «Какія ему трудности и заботы съ 100 тысячами дохода, съ связями въ самомъ высшемъ свѣтѣ и съ полной свободой исполнять всѣ свои прихоти»? Такъ думали о немъ. Онъ же одинъ зналъ, какъ не безъ труда и энергіи доставалась эта жизнь, которая казалась столь легкою.