ПСС. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

«Онъ говоритъ хорошо, хоть и длинно немного, и онъ лучше, чѣмъ я прежде полагалъ, – подумалъ Алексѣй Александровичъ, глядя на него. – Вѣрно тутъ есть между ними что-нибудь. Кто изъ нихъ будетъ несчастный?» подумалъ онъ, такъ какъ съ мыслью о бракѣ для него необходимо соединялось понятіе о несчастьи однаго изъ супруговъ. Когда садились, все перекрестились, кромѣ студента, который, стараясь не быть замѣченнымъ, метнулъ на всѣхъ глазами. Долли и Степанъ Аркадьичъ перекрестились чуть чуть, Алексѣй Александровичъ просто, Равскій съ афектаціей. Все было хорошо за столомъ, но чувствовалось опытному въ свѣтѣ, какъ Алексѣй Александровичъ, человѣку, что въ обѣдѣ этомъ было усиліе. Еслибы не добродушная верва[1262] Степана Аркадьича, усиліе это было[бы] еще замѣтнѣе. Степанъ Аркадьичъ былъ такъ милъ, разговорчивъ, веселъ, натураленъ, хозяйка такъ мила и граціозна, несмотря на то, что она дѣлала надъ собой очевидное усиліе, что Алексѣй Александровичъ здѣсь, въ Москвѣ, въ сферѣ незнакомыхъ ему людей и увѣренный въ томъ, что никто не знаетъ про его отношеніе къ женѣ, на время забылся и увлекся общимъ разговоромъ, который переходилъ незамѣтно отъ однаго интереснаго разговора къ другому, привлекая всѣхъ къ участію, даже и студента, котораго, если онъ молчалъ, Долли задирала и вводила въ разговоръ.[1263] Ровскій особенно интересенъ былъ Алексѣю Александровичу. Онъ измѣнилъ о немъ прежнее мнѣніе, что онъ былъ несоотвѣтственно съ своими способностями гордый человѣкъ; теперь Алексѣй Александровичъ видѣлъ – отъ того ли, что онъ выказывалъ больше истиннаго ума и обширное образованіе, или отъ того, что онъ сбавилъ гордости, – все это отъ присутствія красавицы, за которой онъ, очевидно, ухаживалъ, но онъ былъ очень и очень замѣчательный человѣкъ, и Алексѣй Александровичъ интересовался имъ. Но вдругъ разговоръ, переходившій съ общественнаго, ученаго, музыкальнаго предмета на музыку и ея критик[овъ], онъ долго остановился, вдругъ разговоръ перешелъ въ концѣ обѣда на послѣднюю французскую полемику между Dumas и E. Girardin и l'homme femme. Разговоръ при дамахъ велся такъ, какъ онъ ведется въ хорошемъ обществѣ, т. е. искусно обходя все слишком сырое, и разговоръ занялъ всѣхъ сильно, несмотря на то, что Долли, понявъ всю тяжесть этаго разговора для Алексѣя Александровича, хотѣла замять его. Студентъ и Ровскій стали спорить. Ровскій, очевидно, говорилъ для красавицы, такъ что, когда она ушла, онъ косился на нее, оставшись въ залѣ, когда она ушла. Алексѣй Александровичъ молчалъ и слушалъ. Степанъ Аркадьичъ сталъ на сторону студента и поддерживалъ его противъ сильной и немного многословной полемики Ровскаго. Студентъ, разумѣется, защтцалъ права женщины, Ровскій развивалъ и подкрѣплялъ мысль Дюма. Онъ говорилъ, что ее надо убить. И это мнѣніе такъ шло къ его атлетической фигурѣ, чернымъ глазамъ и зловѣщему ихъ блеску, что невольно вѣрилось, что онъ говорилъ то, что думалъ. Алексѣй Александровичъ не раздѣлялъ ни мнѣніе студента, ни мнѣніе Ровскаго. Онъ даже не понималъ ихъ.

– Невѣрность жены, – говорилъ Юрьевъ, – есть ничто иное, какъ заявленье своего права, равнаго праву мущины.

– Но мущина, ошибившійся и поправляющійся, всетаки имѣетъ привлекательность для женщины, а женщина ужъ не то.

– Это предразсудокъ.

– Хорошъ предразсудокъ. Предразсудокъ не любить ягоды съ лотка, захватанные разнощикомъ, а любить съ куста.

– Кромѣ того, женщина развитая не ошибется, не запирайте ее, дайте ей высшее образованіе.

– Да мущины ошибаются же молодые, и женщины будутъ ошибаться.

– Ну и будутъ.[1264]

Алексѣй Александровичъ слушалъ внимательно, ничего не говоря. Ему чувствовалось, что они говорятъ о томъ, чего не знаютъ, не испытали. Ему напоминалъ этотъ споръ то, какъ бы спорили люди на сушѣ, да и никогда не плававшіе, о томъ, какъ надо управлять кораблемъ, когда половина снасти поломана и корабль на боку заливается водой и бьетъ вѣтромъ. Но онъ слушалъ какъ прикованный, и, призвавъ на свое спасенье свое[1265] непроницаемое выраженіе, приличное сановитому и пожилому, умному человѣку, слушалъ ихъ рѣчи <и тяжело страдалъ внутренно>.

Алексѣй Александровичъ ждалъ, что кто нибудь скажетъ о дѣтяхъ, и обрадовался когда Ровскій сказалъ:

– A дѣти? Кто ихъ воепитаетъ?

Но Юрьевъ откинулъ шутя это возраженіе:

– Дѣти есть открытая обязанность того, кто хочетъ ими заняться, имѣетъ способность къ этому. Правительство, общество, отецъ, мать, кто хотятъ.

«Ну а если никто не захочетъ», подумалъ Алексѣй Александровичъ, но Ровскій не сказалъ этаго. Онъ, видимо, соглашался, что это вопросъ пустой. Онъ только замѣтилъ, что могутъ возникнуть споры между отцомъ и матерью. Но Юрьевъ, не считая нужнымъ возражать на это, повелъ дальше вопросъ (пониманіе вопроса). Онъ сказалъ, что съ общей точки зрѣнія человѣчество только выиграетъ отъ этаго, и не будетъ монашествующихъ по ложнымъ понятіямъ супруговъ, каковыхъ много, и больше будетъ населенія.