ПСС. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

– Я усталъ? Никогда еще не уставалъ. Давайте не спать. Что за ночь! Пойдемте гулять. – Онъ взглянулъ на дѣвочку. – Давайте пойдемъ.

– О, въ этомъ мы увѣрены, что ты можешь не спать и другимъ не давать. А я пойду, – сказала Долли.

– Ну, посиди, Долинька. Я тебѣ еще сколько разскажу.

– Вѣрно, нечего.

– Ну, такъ ѣдемъ завтра. Ты меня не буди.

– Я разбужу. Въ два? Ахъ, да, ну что, вы видѣлись съ Анна? – спросилъ онъ вдругъ. – Вѣдь она въ 20 верстахъ отъ васъ. Я непремѣнно съѣзжу.

– С M-me Карениной? – сказала старая княгиня.

– Т. е. съ Удашевой, – поправилъ онъ.

– Ну тамъ какъ хочешь, только я думаю, что моимъ дочерямъ не зачѣмъ съ ней видѣться.

– Отчего же?

– А оттого, что она поставила себя въ такое положеніе, въ которомъ избѣгаютъ знакомства. И это выдумала не я, а свѣтъ. Ея никто не видитъ и не принимаетъ, и мы....

– Да отчего жъ никто? Вотъ вы все такъ, маменька. Ну что тутъ, какіе хитрости и тонкости. Ея принимали вездѣ какъ Каренину, а теперь она Удашева, и всѣ будутъ принимать.

– Ну, это мы еще увидимъ.

– Да, вотъ увидите.[1630] Они не хотѣли до сихъ поръ быть въ свѣтѣ. А посмотрите, Удашевы поѣдутъ въ Петербургъ, и всѣ къ нимъ поѣдутъ и будутъ принимать.

– Не думаю. Старуха Удашева видѣть не хочетъ сына, и ужъ одно это, что она поставила сына противъ матери.

– Совсѣмъ не думала возстановлять. А кто же угодитъ московской Грибоѣдовской старухѣ?

И Алабинъ обратился за подтвержденіемъ къ Ордынцеву и Кити. Мнѣніе жены его не интересовало.

– Я не поѣду, – сказалъ Ордынцевъ. – А жена какъ хочетъ.

Онъ не смотрѣлъ на жену, говоря это. Онъ зналъ, что въ ея душѣ должна была быть сложная борьба чувствъ относительно этаго. Онъ зналъ, что она не могла простить Аннѣ то, что тогда она отняла у нея жениха и побѣдила ее. Онъ зналъ, что женщины никогда не прощаютъ этаго, и онъ не ошибался. Онъ думалъ еще, что мысль о близости этаго человѣка, воспоминаніе прежняго волнуетъ ее. И въ этомъ онъ ошибался. Человѣка этаго не существовало для нея, и она была такъ равнодушна къ нему, что она даже не помнила его, не могла живо представить себѣ его: онъ не существовалъ для нея. Еще онъ думалъ, глядя на мертвенное и строгое выраженіе, установившееся на ея лицѣ, что она думаетъ о томъ, какъ онъ понимаетъ теперь ея чувства, и въ этомъ онъ ошибался. Она ни о чемъ другомъ не думала въ эту минуту, какъ только о томъ, зачѣмъ эта дурная (она считала ее дурной женщиной, и въ этомъ они часто спорили съ сестрой, считавшей ее очень хорошей женщиной) – эта дурная женщина и прежде и теперь встрѣчается ей на дорогѣ и разстраиваетъ ея жизнь. И она была зла и холодна.

– Я? – сказала она. – Зачѣмъ я поѣду? Не мнѣ рѣшать эти вопросы: почтенная ли она женщина или нѣтъ. Но главное, что эти вопросы меня вовсе не интересуютъ. И мы съ Мишей давно ужъ держимся того правила, чтобы не имѣть географическихъ знакомствъ. Чтожъ, что они живутъ близко. Они не нашего круга, какъ М-me Фуксъ; а та, хоть и за 300 верстъ, – нашего круга, и мы къ нимъ поѣдемъ и они къ намъ.

– Да, да поѣдемъ завтра, поѣдемъ Корушка, – заговорилъ Ордынцевъ, довольный отвѣтомъ жены и лаская подошедшую къ нему собаку, взвизгивавшую жалостно и нѣжно отъ ласки хозяина.

– Да избави меня Богъ сестрой производить раздоръ, – сказалъ Степанъ Аркадьичъ съ доброй улыбкой.

– Я съѣзжу къ ней, потому что люблю ее, а не только другимъ не совѣтую, и женѣ предоставляю дѣлать, какъ она хочетъ.

– Я давно хотѣла и поѣду, – сказала Долли. – Мнѣ ее жалко, и я знаю ее. Она прекрасная женщина. Я поѣду одна, когда ты уѣдешь на охоту. И никого этимъ не стѣсню. И даже лучше безъ тебя, Стива. Вотъ какъ ты будешь на охотѣ.

– Вотъ разсудила моя умница, – и онъ покровительственно потрепалъ ее по плечу.

–

5

На зарѣ телѣжка стояла у подъѣзда, и Кора, навизжавшись, напрыгавшись, уже сидѣла въ ней дожидаясь. Степанъ Аркадьичъ въ большихъ новыхъ сапогахъ, доходившихъ до половины толстыхъ ляжекъ, въ зеленой блузѣ съ игрушечкой ружьемъ и отрепанной пуховой шляпѣ стоялъ на крыльцѣ улыбаясь, съ сигарой во рту, и отбиваясь отъ половопѣгаго сетера Крака, который вился около него и, вскидывая лапы на плечи, цѣплялся за дробовикъ;[1631] Ордынцевъ тоже въ охотничьемъ забѣжалъ еще разъ къ проснувшейся женѣ.

Когда онъ вышелъ и сѣлъ въ телѣжку, взявъ возжи и сдерживая игравшую рыжую пристяжную, онъ весь, какъ всегда, отдался чувству и дѣлу предстоящей охоты и не безъ страха и соревнованія поглядывалъ на Алабина, извѣстнаго сильнаго стрѣлка. Онъ боялся и не найти довольно и того, чтобы его Кракъ не оказался лучше Коры, и того, главное, чтобы Алабинъ не обстрѣлялъ его. Кромѣ того, его телѣжка, имъ выдуманная, лошади – все это занимало его, и на все онъ желалъ знать мнѣніе и одобреніе Алабина. Но Алабинъ, какъ и во всемъ въ жизни, самъ ничего не устроившій трудомъ, любилъ и цѣнилъ все хорошее, но такъ, какъ рыба воду въ[1632] прудѣ. Разумѣется, вода хороша, но могла бы быть почище и лучше бы, еще побольше. Но Ордынцеву и его холодное одобреніе было пріятно.