ПСС. Том 35. Произведения, 1902-1904

Так это было на Кавказе, когда,¹⁴⁴⁶ под предлогом чумы, в 1806 году,¹⁴⁴⁷ жителям запрещали выходить из аулов, и тех, кто нарушал эти запрещения, засекали на смерть¹⁴⁴⁸. Так это было, когда¹⁴⁴⁹ для того, чтобы отличиться или забрать добычу, русские военачальники вторгались в мирные¹⁴⁵⁰ земли, разоряли аулы,¹⁴⁵¹ убивали сотни людей, угоняли тысячи голов скота;¹⁴⁵²

и потом обвиняли горцев за их нападения на русские владения. Когда император Александр I, делая выговор Ртищеву, писал ему по случаю ничем не вызванного набега на мирную Чечню, что устанавливать сношения с соседними народами надо не жестокостью, а кротостью, то¹⁴⁵³ такие¹⁴⁵⁴ указания считались кавказцами ошибочной сентиментальностью, порождаемой незнанием характера горцев.¹⁴⁵⁵ Ермолов, один из самых жестоких и бессовестных людей¹⁴⁵⁶ своего времени, считавшийся очень мудрым государственным человеком, доказывал государю вред системы заискивания, дружбы и доброго соседства и проповедывал самую ужасную жестокость, которая¹⁴⁵⁷ одна, по его мнению, могла установить правильные отношения между русскими и горцами. Жестокость свою он доводил до невероятных пределов. Так,¹⁴⁵⁸ за какое то нападение на русских¹⁴⁵⁹ повешенный не за шею, а за бок, на крюк горец после страшных мучений, в которых он должен был умереть, сорвался как то с своего крюка. Когда Ермолову донесли об этом, это было в Тифлисе, он велел перевесить горца за другой бок и пошел с своими приближенными обедать и развлекаться веселыми военными разговорами.

Но мало того, что считались полезными и законными всякого рода злодейства, столь же полезными и законными считались всякого рода¹⁴⁶⁰ коварства, подлости, шпионства, умышленное поселение раздора между людьми.

Так, тот же Ермолов прямо приказывал ссорить между собою ханов, то поддерживая одних, то поддерживая других и подсылая к ним людей, долженствующих раздражать их друг против друга.

* № 59 (рук. № 44).

Этот образ действий всё больше и больше¹⁴⁶¹ раздражал горцев и вызывал их к ненависти и мести. С того времени, как Хаджи-Мурат присутствовал на казни, он не мог спокойно говорить и думать про русских, не мог понять, как могла их ханша, управлявшая после мужа ханством, дружить с этими неверными собаками. Когда он вспоминал то, что видел, он весь дрожал от злобы и бессильного желания мести. И мысль, пришедшая ему тогда же в первую же ночь после казни о том, что ему надо бежать в горы к мюридам и вместе с ними воевать против поганых гяуров, всё чаще и чаще приходила ему и всё больше и больше укреплялась в нем.

№ 60 (рук. № 48).

I

¹⁴⁶²В 1812 г. в ауле Цельбесе в Аварии (на Кавказе) в¹⁴⁶³ семье небогатого жителя¹⁴⁶⁴ Абдуллы Хаджиева родился третий ребенок, мальчик, которого назвали Хаджи-Муратом. Мать Хаджи-Мурата, красавица Патимат, от второго своего ребенка кормила старшего сына аварского хана и хорошо выкормила ханского ребенка, но ее собственный ребенок, оставшийся без матери, зачах и умер не дожив года. И потому теперь, когда Патимат родила¹⁴⁶⁵ третьего сына Хаджи-Мурата, и ханша, у которой в то же время родился второй сын, потребовала опять Патимат к себе в кормилицы, Патимат¹⁴⁶⁶ сказала своему мужу, посылавшему ее во дворец к ханше, что она не пойдет, хотя бы он и убил ее. Абдулла был вспыльчив и самовластен; Патимат — упорна. Началась ссора, которая кончилась тем, что Абдулла¹⁴⁶⁷ выхватил кинжал, ударил им жену и если не убил ее, то только потому, что старший сын¹⁴⁶⁸ Осман, защищая мать, бросился с визгом под кинжал отца.¹⁴⁶⁹ Абдулла остановился. Раненная же в бок Патимат не убегала, но, прижав младенца к своей ране и обливая его своей горячей кровью,¹⁴⁷⁰ большими черными глазами, молча, смотрела на мужа,¹⁴⁷¹ ожидая новых ударов. На шум прибежал народ и развел мужа с женою. Так Патимат и не пошла кормилицей к ханше, а рана зажила, и она выкормила сына и часто пела, укачивая его, сложенную ею самой песню о том, как она, приложив теплое тело сына к своей ране, без всяких трав и кореньев вылечила ее, а сына не только напоила своим молоком, но и облила своей горячей, красной кровью. Когда она, донага раздевши любимого сына, укладывала его голенького спать на крыше под овчинной шубой, она, погладив его папахой, чтобы сон его был не потревожен шайтаном, садилась на корточки подле него и, чтобы усыпить его, пела эту свою песню. Когда Хаджи-Мурат подрос¹⁴⁷² и стал понимать и говорить, он отчасти из этой песни, отчасти из расспросов у матери узнал про то, что из за него произошло между отцом и матерью, и часто просил мать показать ему еще раз тот большой шрам¹⁴⁷³ под грудью, который оставил на ней кинжал отца.