ПСС. Том 48. Дневники и записные книжки, 1858-1880

Человек ищет законы образования земли, — той земли, на к[оторой] он живет в условиях пространства и времени. И что же? Он для уяснения себе начала земли приходит к представлению о бесконечном времени и бесконечном пространстве, т. е. к разрушению того, объяснения чего он отыскивает. Другой пример: человек ищет закона жизни, он находит лестницу организмов, сливающихся с неорганическим, т. е. приходит к уничтожению понятия жизни. — Третий пример: человек ищет составные части тел. Он приходит к бесконечно малому.

Человек ищет границы пространства — он приходит к бесконечно великому.

Ищет границы делимости — атом.

Ищет силы — сила одна, и она не сила, а всё.

Даже форма, к[оторой] представляются человеку явления мира, не формы мира, а формы ума, выражаемые логикой, математикой. Что значит то, когда мы говорим, что небесные тела движутся по элипсисам (зак[он] Кеплера). Разве это значит, что они так движутся? Это значит только то, что мне представляются они в движеньи, и время, и пространство, и элипсисы только формы моего ума, мои представления. Мы думали, что солнце движется, потом думали, что луна описывает круги, теперь думаем, что земля описывает круги.

Представьте себе человека, равномерно вертящегося кругом на качелях и под колпаком граненого разноцветного стекла. Как бы он описывал мир. Явление мира он описал бы и подвел бы под законы; но определили ли бы эти законы настоящий мир?

Вычисления его были бы математически и логически верны, но он никогда не мог бы понять, что вокруг него ничто не двигается, и какую форму имеют предметы вне граненого цветного колпака.

Движение, пространство, время, материя, формы движения — круг, шар, линия, точки — всё только в нас.

Для того, чтобы понимать это, нам дано в математике указание несоизмеримыми величинами. Всё, что нам нужнее всего знать, всё, что составляет самую сущность предмета, выражается всегда несоизмеримыми величинами.

Законы красоты — среднее и крайнее отношение — невыразимы нашими числами.

Мы высчитываем отношение таких прямых линий, представляемых нами внутри круга: радиусов, косинусов и т. д., но самое данное нам, — круг, тем более шар, не вычисляются, не выражаются иначе, как приближением, т. е. орудие наше не годится, или представление наше о круге неверно. И оно всегда неверно. Ни круга, ни шара нет. Круг и шар выражают вечность, т. е. слабость, недостаточность нашего ума.

13 М[арта] 1870. —

Во всём возмездие, во всём спасительный клапан паровика, во всём предел, его же не прейдеши. И предел этот очевиднее всего для меня в умственной деятельности человека. —

Книгопечатание содействует просвещению — сильнейший двигатель и т. д. Это труизм, и доводов в пользу нет числа. Но посмотрим другую сторону медали. Как в громаде книг желающему учиться найти то, что нужно? От этого происходит то, что десятки тысяч художников читают, работают и ни разу не справились, не говорю, с филос[офскими] теориями своего дела, даже с Лесингом. Ге пишет прекрасно картину гражданского Христа. А это одно, что не может быть сюжетом картины из всех гражд[анских] событий. И это было бы ясно даже из Лаокоона Лесинга. Естественники решают фил[ософские] метаф[изические] задачи, а если бы они прочли Канта, вся работа их не имела бы места. А они прочли кипы книг, но не попали на настоящую. —

История новой философии. Декарт отвергает всё сильно, верно, и вновь воздвигает произвольно, мечтательно. Спиноза делает то же. Кант то же. Шопенгауер то же. — Но зачем воздвигать? Работа мысли приводит к тщете мысли. Возвращаться к мысли не нужно. Есть другое орудие — искусство. Мысль требует чисел, линий, симметрии, движения в пространстве и времени и этим сама убивает себя.

Что делает химия, физика, астрономия, в особенности моднейшая — зоология? Она подводит всё под свои требования симетрии, непрерывности — круга и приходит к мысли, а сущность предмета оставляется.

Одно искусство не знает ни условий времени, ни пространства, ни движения, — одно искусство, всегда враждебное симметрии — кругу, дает сущность. —

Запретите употреблять искусственные слова, и свои, и греческие, и латинские, и вдруг упадет поднявшееся на этих дрожжах тесто науки. А то наберут слов, припишут условно, по общему согласию, значение этим словам и играют на них, точно как в шахматы, условившись, что конь ходит так, а царица так и т. д. А придет ребенок и скажет мучающемуся папаше в затруднительном шаге: «Хочешь я тебе помогу? Пускай он возьмет царя, а мы другие возьмем». — «Да если отдать царя, и проиграли». — «Отчего?»

Но если даже папаша и убедит, что без царя нельзя играть, ребенок проще спасет его — он сбросит все шашки и скажет: ведь это все равно, ничего не переменится.

16 Марта. Употреблять слова: соха, погода, лошадь и т. д. — слова, простые в устах всех, гораздо труднее, чем употреблять слова биология, антропоморфизм и т. п., ибо значение первых ясно определено, вторых же — нет. —