Письма твои всё так же хороши, милая Таня. Ты как будто выражаешь сомнение в их достоинствах. Немножко последние похуже, менее обстоятельны, да и как д[ядя] Костя1
говорит: «натуры» много. Но я шучу. Я радовался на все описания, особенно ночью лунной в Римской кампаньи. — Неаполь слишком хорош, приторен; но Флоренция верно понравится, как и мне, скромностью и приятностью. В мое время она было стала портиться, — была столицей. Но все-таки мне было там всегда хорошо. Писать тебе, пожалуй, уже не придется после этого письма. — У нас очень хорошо и, кажется, не одному мне, но всем и мамà, как ты видишь из письма, и Маше, несмотря или вследствие того, что она ходит за Сашей в карантине, и малышам, к[оторые] очень милы под влиянием нас и Новик[ова],2 учителя, очень оригинального, умного, и доброго, и ласкового к детям человека. Только бы бог избавил от гостей и темных и светлых. Я кое-что пишу — отрывочные мысли3 — но длинного ничего не затеваю, хотя и желаю. Целая куча получена Harper’s4 с прекрасными иллюстрациями и ничтожным, как кажется, текстом. Зато я продолжаю получать прекрасные американские издания World’s advance thought.5 Это спиритический журнал; М. Гельбиг должна бы его знать. Ты так описала Гельб[иг], что я ее полюбил, а, главное, за то, что тебя они любят или делают как бы любят. Да и за что не любить вам, да и всем людям, друг друга. Мне всё чаще и чаще благочестивые размышления приходят, именно в этой форме: так недолго тут жить, и так не особенно-то привлекательна эта жизнь, несмотря даже на красоту Неаполя, что не стоит того делать дурное, а, главное, разрывать столь свойственные, радостные (единственно радостные) любовные отношения. Непременно надо улыбаться душою не переставая, а этого невозможно делать, как только вообразить себе, что сердишься или не любишь кого-то. Ты что-то подобное раз написала, и это мне б[ыло] радостно. Да только ты не в Риме или в вилле, где тебе все льстят, выучись, а в своей комнате, у колодца, где дымит или стучит. А стоит только, чтоб в душе улыбалось, и у колодца будет не хуже Рима. Я улыбаюсь, думая о тебе. Ну, до свиданья, милая, целую тебя.Л. Т.
Впервые опубликовано в «Современных записках», Париж 1928, стр. 197—198. Датируется на основании записи в Дневнике Толстого 1 ноября (см. т. 50).
Письма T. Л. Толстой, на которые отвечает Толстой, неизвестны.
1
Константин Александрович Иславин (1827—1903). См. т. 83.2
Алексей Митрофанович Новиков (1864—1927), в 1889 г. студент, учитель Андрея и Михаила Львовичей Толстых; позднее врач, доцент и ассистент проф. Снегирева; автор статьи «Л. Н. Толстой и И. И. Раевский» — «Международный толстовский альманах, составленный П. Сергеенко», М. 1909.3
Толстой в то время возобновил работу над статьей об искусстве, начатую в марте 1889 г., решив писать «каждый день сначала», независимо от написанного прежде.4
«Harper’s new monthly magazine», нью-йоркский журнал.5
«The world’s advance thought and the universal republic» — американский журнал, орган спиритов, издававшийся в Портлэнде Л. Малори.* 454. Н. А. Зиновьеву.
Многоуважаемый Николай Алексеевич,
Податель сего очень оригинальный и жалкий проситель.
Надеюсь, что вы простите меня за то, что утруждаю вас, и поможете ему. Он приговорен к церковному покаянию (ему 17 лет; на вид же он дитя) за покушение на самоубийство; но приговорен он в своем родном приходе, где ему не при чем жить, а жил он в лавке у дворника в другом приходе. Так вот он и просит, чтобы его перевели в этот другой приход — именно из Лопатковского в Кочаковский.
Не будете ли вы так добры попросить об этом архиерея.1
—Прошу передать мой привет вашему семейству.
У нас, у Саши, болезнь, которую жена определила скарлатиной, и Маша отделилась с ней в карантин.
Ваш Л. Толстой.
Он сын крестьянина, умершего, сельца Гайкова, Крапивенского уезда; имя его: Алексей Шмакин.
Датируется содержанием и записью в Дневнике Толстого 1 ноября (см. т. 50).
Николай Алексеевич Зиновьев (1839—1917) — в 1887—1893 гг. тульский губернатор, позднее сенатор, член Государственного совета.
1
В то время тульским архиереем был Никандр (Николай Иванович Покровский, 1816—1893).* 455. Неизвестному.
Я чувствую, что вы много перестрадали нравственно, и мне хотелось понять вас, но с одной стороны вы были расстроены, с другой я не сумел достаточно добро обратиться с вами; и я только догадывался, но не понял то, что происходит в вас.
Я пережил тот же переворот, который описываете в своем письме, и знаю, что после того совершенного изменения, которое происходит внутри, кажется, что необходимо должно произойти соответствующее изменение и внешней жизни. Но это несправедливо. Внутренняя перемена делает то, что человек относится иначе к внешнему, так что те же внешние условия получают совершенно другое значение.