ПСС. Том 72. Письма, 1899-1900

² С. А. Толстая тяжело переносила болезнь и смерть внука. По приезде из Москвы в Ясную поляну она писала мужу 27 декабря 1900 г.: „Состояние обоих родителей ужасно. Дора выбегает с криком или врывается в комнату, где лежит Левушка; кричит, бросается на него, зовет его, говорит бессмысленные слова, а в комнате не топили три дня, и окно настеж открыто. Дора очень похудела, молока почти нет, кашляет. Лева на нее страдает, усаживает ее возле себя, а сам точно полоумный. Ушел сегодня гулять, яркое солнце, голубое небо, мухи огромные жужжат на окнах, где стоят гиацинты. На солнце пятнадцать градусов тепла и что-то весеннее, пчелы гудят тут под лестницей, где их поставили на зиму. Напомнило ему и весну, когда они вернулись из-за границы, и Левушку, как бы он теперь гулял на солнышке, — прибежал домой, бросился на постель, где сидела и кормила Дора; она мне бросила на руки Павлика и сама кинулась с воплями на Леву, и начали они оба, обнявшись, рыдать — ужас! Потом опять ничего, пьем чай, говорим. И вдруг Лева вспомнит, как играл в прятки или мячик с Левушкой и Акулей, и опять плачет. Всё приговаривает: «обидно, обидно, кончена жизнь, нет опоры, нет цели». Не могу себе представить, какой будет исход их горю. Утешать я совсем не умею, хотя всякий момент моей жизни направлен на эту цель. Дора беспрестанно льнет ко мне, то обнимет меня, то сядет на пол и голову мне положит на колена, то рассказывает мне долго про Левушку и его слова, игры, крики, болезни. К маленькому она довольно равнодушна и говорит, что кормит его и будет его любить только потому, что Левушка ей это велел, и все повторяет его слова: «Мама, возьми братика, корми братика»”, Павлик — Павел Львович Толстой (р. 20 июля 1900 г.), сын Л. Л. Толстого.

³ Фамилия доктора редакцией не установлена.

Л. Л. Толстой ответил 30 декабря 1900 г.: «Пишу тебе разбитый всячески, чтобы сказать тебе, как мне тяжело. Да, конечно, если жить еще, то это будет урок помнить то, о чем я не только забыл, но о чем не хотел думать и чего не хотел признавать. Вестерлунд сейчас уехал, и мы одни с солнцем, светящим в окна, и полной остановкой физической жизни. Поднимется ли она и как и для чего, не знаю. Спасибо за твое доброе участие и выражение любви к нам. Не хочу даже говорить о том, что теперь не осталось ничего, чтò мешало нам быть близкими. Не оно мешало, а моя гордость и недоброта [...] Вознаграждение в виде очищения души, может быть, придет, но зачем нужны жертвы, невинные жертвы для этого, и почему нельзя иначе очищаться? Это просто несчастие, грубое, безобразное, потому что его не должно было быть, и помириться с ним всё-таки невозможно. Л[евушка] умер от того, что мы его простудили, мой разум иначе не представляет себе этого, и потому мне это особенно тяжело. Я не могу думать, что ему надо было умереть, — тогда я бы не горевал. Не было бы горя на свете, т. е. не происходило бы того, чего не должно происходить, если бы правильно жили и поступали. Но вот это-то, видно, невозможно». Вестерлунд — доктор Эрнст Вестерлунд, отец Доры Федоровны Толстой, 27 декабря приехавший в Ясную поляну на похороны внука. Похороны состоялись 28 декабря.

* 437. И. М. Трегубову.

1900 г. Декабря 23? Москва.

Получилъ вашу статью и очень одобряю ее и сейчасъ понесу по редакцiямъ съ намѣреніемъ пристроить ее.¹ Очень радъ буду не для васъ, а для дѣла, что ее напечатаютъ. Первую же статью вашу² я не одобряю, п[отому] ч[то] въ ней есть ложка дектя, портящая всю бочку меда: вѣра — и не вѣра, а желаніе вѣрить въ таинственныя, исключительныя проявленія. То, чтò нужно людямъ, какъ воздухъ,³ вода, земля, хлѣбъ и всякiе плоды, разумъ, слово, любовь людей между собой, все это явно всѣмъ доступно, обычно.⁴ И не могъ иначе сдѣлать это Богъ — Любовь. И всякiя попытки вывѣдать или вообразить, что мы знаемъ и можемъ знать то, чего Онъ хотѣлъ, чтобы мы не знали, есть великiй грѣхъ и, какъ всякiй грѣхъ, какъ пьянство, распутство, самъ въ себѣ несетъ свое наказаніе — ослабленіе жизни и безумiе. То, чтò говорится въ Кармѣ,⁵ т. е. о томъ, что наша здѣшняя личность складывается изъ прежнихъ жизней, есть только гаданiе, подобіе (говоря о прежней жизни и будущей, мы говоримъ о времени, а для Бога и божеств[енной] части души нѣтъ⁶ времени). Въ Кармѣ существенно только то, что наша добрая или дурная жизнь не безразлична, а важна,⁷ важнѣе всего для насъ. И только. Точно также и въ томъ, что наша внутренняя жизнь, не проявляющаяся здѣсь, влiяетъ на мiръ,⁸ тоже гаданіе и подобіе, и важно въ этомъ только сознанiе того, что, живя только для себя, для Бога, въ одиночномъ заключенiи, въ к[оторомъ] умрешь никому неизвѣстный — что и въ этомъ положенiи твое совершенствованіе (будьте совершенны, какъ Отецъ В[ашъ] Н[ебесный]) важно и нужно и въ нашей жизни важнѣе всего. Какъ Конфуцій говорилъ: то, чѣмъ добродѣтельный человѣкъ превосходитъ всѣхъ, это то, чего никто никогда не узнаетъ. —