ПСС. Том 73. Письма, 1901-1902

Создавшаяся в России своеобразная социально-политическая обстановка требовала соединения борьбы за демократию с борьбой за социализм. Толстой этого не видел и не сознавал, поэтому так трудна, противоречива и непоследовательна была его защита демократических идеалов.

О трагедии исканий писателя свидетельствуют замечательные строки его Дневника: «Мы все — и это не сравнение, а почти описание действительности — вырастаем и воспитываемся в разбойничьем гнезде, и только когда вырастем и оглядимся, то понимаем, где мы и чем мы пользуемся. И вот тут-то начинаются различные отношения к этому положению: одни пристают к разбойникам и грабят, другие думают, что они не виноваты, если только пользуются грабежом, не одобряя его и даже стараясь прекратить его, третьи возмущаются и хотят разрушить гнездо, но они слабы и их мало. — Что же надо делать?»⁴⁷

Толстой страстно и искренне хотел полного и основательного уничтожения ненавистного «разбойничьего гнезда», поэтому с такой неутомимой настойчивостью искал ответа на вопрос «что делать?», волновавший многие поколения передовых русских людей.

Не веря в способность масс насилием, с оружием в руках изменить материальные основы общества, отрицая и не признавая политических форм борьбы, Толстой ищет иного «выхода», иной дороги к «доброму порядку», основанному на «разумном согласии и любви». Революционным действиям он противопоставляет философию непротивления злу насилием, политической деятельности — воспитание человеческой личности, живущей по евангельскому принципу: «Поступай с другими так же, как хочешь, чтобы поступали с тобой», социалистическим идеям — «новое» религиозное мировоззрение.

Таким образом, проблема общественного переустройства в концепции писателя превращается в чисто этическую проблему. «Действительное улучшение в жизни людей может произойти только от улучшения самих людей»⁴⁸, — повторяет он в письме к И. М. Трегубову свою излюбленную мысль. Воспитание, формирование сознания человека в духе христианских идеалов представляется Толстому путем к изменению общественной жизни. Он в это время особенно много размышляет над проблемами воспитания и даже не раз высказывает желание написать книгу о воспитании с изложением своих педагогических взглядов. Толстой полагал, что воспитанный на новых началах человек, отрешившийся от эгоистического своекорыстия, подымется на такую нравственную высоту, при которой замена старого порядка новым произойдет безболезненно и без социальных взрывов.

Отрицание революций, вооруженной борьбы привело Толстого к ложной теории «мирной революции», осуществляющей прогресс истории путем преображения человеческого ума и сердца. «Главное дело для вас и для всякого человека всегда и теперь, — убеждал он одного из своих корреспондентов, Н. К. Ченцова, — в том, чтобы выработать в себе такое мировоззрение, такую веру, при которых нельзя бы было делать дурных поступков»⁴⁹.

Но в идеалистической концепции Толстого «дурным поступком» считалось как служба в государственных учреждениях, армии, исполнение должности старосты, полицейского исправника, налогового инспектора и т. д., так и «устройство стачек» и «революционные попытки». Призывы к неучастию в правительственном аппарате, к отказу от воинской повинности, к неподчинению начальству совмещались у него с отрицанием организованной политической борьбы, примирением с социальными бедствиями и жизненными невзгодами.

Противоречия идейной системы писателя отчетливо выступают в его письмах о кишиневском погроме. Толстой был потрясен кровавыми событиями в Кишиневе, зверствами черносотенцев. Он ни минуты не сомневался, что «настоящим виновником» кишиневских событий является «правительство со своим одуряющим и фанатизирующим людей духовенством и с своей разбойнической шайкой чиновников»⁵⁰. Но тут же он предлагал жертвам бороться со своими палачами «доброй жизнью, исключающей не только всякое насилие над ближними, но и участие в насилии»⁵¹, то есть к смирению, к покорности — моральному воздействию на врага.

Однако сам Толстой своим искусством, с его остро обличительным содержанием, страстной общественной критикой и своими гневными публицистическими статьями, направленными против язв и пороков самодержавно-крепостнической Росси, фактически опровергал и разрушал философию пассивного отстранения от «зла».