ПСС. Том 77. Письма, 1907

Особенно показательной в этом отношении является интереснейшая переписка Толстого с С. И. Мунтьяновым, ссыльным революционером. Переписка относится к 1910 г. В первом письме к Толстому Мунтьянов резко возражает против теории непротивления: «С вашей брошюрой,²² т. е. с вашим мнением, я не согласен. Вы пишете, что только одной любовью можно добиться хорошей жизни. Нет, Лев Николаевич, о любви можно говорить тогда, когда имеешь хорошее воспитание и чувствуешь себя сытым, но когда не имеешь воспитания и сидишь весь свой век впроголодь и на тебя кровопийцы, властелины смотрят, как на раба, то тут не до любви.

Вы говорите: «Правда, есть еще такие люди, которые хотят уверить себя и рабочих, что вот-вот еще одно убедительное разъяснение существующей несправедливости, еще одно небольшое усилие борьбы с врагом, — и установится, наконец, тот новый порядок, при котором не будет уже зла, а все люди будут благоденствовать».

Такого рода рассуждения Толстого привели Мунтьянова к выводу, что писатель, очевидно, плохо знаком с рабочим классом. «Рабочие прекрасно знают, — продолжает Мунтьянов, — что не одно еще маленькое усилие борьбы с врагом придется сделать, чтобы настала благодать, а придется не раз быть побежденными и победителями и бороться с ними не любовью, а так, чтобы весь мир был потоплен в крови. Словом, бей их до тех пор, пока из них не останется ни одного подлеца… Рабочие им за все отплатят: и за образование и за то, что мы голодаем! Жаль, что вы, может быть, до того времени не доживете!»

Толстой написал в ответ письмо, послал Мунтьянову новые книги, проповедовавшие религиозную мораль. Мунтьянов в ответ вновь опровергал теорию непротивления, утверждая: «Трудно, Лев Николаевич, переделать меня; этот «социализм» — моя вера и бог. Конечно, вы проповедываете почти то же самое, но только у вас тактика «любовь», а у нас «насилие», как вы выражаетесь. Я бы лично, да и многие другие, например с.-д., все положительно желали бы, чтобы наша революция обошлась бы без крови, но ведь это невозможно и никогда наше правительство на уступки не пойдет, это вам, конечно, известно; хотя бы осталась у него только одна тысяча солдат, и то оно будет драться до последнего.

Вы говорите, чтобы солдаты не шли на службу, но ведь его насильно потянут; возможно, что он не будет присягать и винтовку в руки не возьмет, но все равно его заставят, а не захочет, они его изобьют и в тюрьму посадят, а то загонят туда, «где Макар телят не пас». Обращаясь к Толстому, Мунтьянов восклицал: «И напрасно вы, проповедуя о любви, ругаете наших наставников, говоря, что они ведут нас, сами не зная куда. Разве мы, рабочие, не знаем, кто нам враг, а кто нет? Нет, Лев Николаевич, теперь не то время, когда народ ни черта не знал и работал только на своих бар! Я говорю — народ; конечно, я всех не беру, а беру только лишь тех, которые поняли, в чем дело».

В заключение Мунтьянов писал:

«Да, Лев Николаевич, не дождетесь вы этой бойни, а может быть, еще доживете! Может быть, «солнышко свободы» и на вас успеет еще посветить, только, конечно, не полное солнышко — осьмая его. До полного еще далеко».

Однако после очередного письма Толстого и прочтения книжки Черткова «Наша революция» Мунтьянов дрогнул и признался: «Стою посредине дороги и не знаю, куда идти». Разумеется, такая нестойкость свидетельствует о шаткости революционных убеждений Мунтьянова. Но все же письма Толстого Мунтьянову говорят о том, что его пропаганда непротивления приносила непосредственный и прямой вред революционному движению.

В шести заключительных томах писем Толстого и в особенности в 82 томе содержатся письма и документы, помогающие пониманию трагической истории последних лет жизни писателя, завершившихся разлукой с семьей и уходом из Ясной Поляны.