Псы войны

В меня снова попали. Всплеск боли в животе говорит, что пуля вошла глубоко, вонзилась через уже поврежденную кожу. Я хватаю стрелка, швыряю его об стену и слышу сухой хруст костей, от которого не защитит ни кевлар, ни особо прочная ткань. Другому я откусываю череп вместе со шлемом. Остальные бегут. Бомбу они бросили. Они бросили и своего пса.

Последнего пса. Он смотрит на меня со жгучей ненавистью. «Плохой Пес! – говорит этот взгляд. – Плохой Пес, Рекс! Плохой Пес, не слушается Хозяина».

Я хочу ему объяснить, но не могу. У меня не хватает слов. Я даже себе этого не могу объяснить.

Мы сближаемся и сталкиваемся. Оба ранены, но я сильнее. Каждое движение причиняет боль, но лишь двигаясь, я могу ее заглушить. Я в ярости, я рассвирепел. Он разрывает мне руку зубами. Я протыкаю ему глаз когтем. Он отрывает мне ухо. Я пинаю его по брюху и вспарываю пуленепробиваемую кожу.

Я скидываю его с себя. Бомба никуда не делась, и люди об этом не забудут. Ее уже установили? Там часовой механизм или они просто пошлют сигнал?

Я хватаю бомбу и бросаю в сторону врага. Даже подстреленный, со всеми ранениями, я бросаю ее далеко. Пусть теперь детонирует. Пусть убивают своей бомбой поля и коров.

А после этого я чувствую слабость и печаль. Я оседаю на землю, хотел встать на четыре ноги, но приземляюсь на живот. Я ранен. Серьезно ранен.

Другой пес убежал. Сначала я не понял, но потом до меня доходит. Он убежал за бомбой. Давай, мальчик, апорт.

Когда он убегает, я задумываюсь о том, заденет ли его взрывом, а если он выживет, понесет ли бомбу Хозяину, как положено Хорошему Псу.

Канал Патоки: «Они уходят, Рекс. Враги отступают. Молодец, Рекс. Хороший мальчик. Хороший Пес».

Чип обратной связи молчит, но я верю Патоке.

И тут я слышу звук двигателей, и база данных… база данных посылает сообщение об ошибке, но звук как у тяжелых военных вертушек, их несколько. Я говорю об этом Патоке, которая только сейчас идет ко мне.

Канал Патоки: «Я знаю, Рекс. Это не враги. Не вступай в бой».

Но я хочу драться. Во мне бушуют огонь, ярость и боль, и когда я не дерусь, боль становится сильнее, гораздо сильнее. Во мне столько страха, вины и сомнений, и они тоже усиливаются, если голова не занята дракой.

Я говорю Патоке: «Я буду с ними драться».

Канал Патоки: «Нет, Рекс. Это я их вызвала. Пожалуйста, сдайся им. Мы выживем, Рекс. У нас есть будущее. Мир меняется. Но если ты вступишь с ними в бой, тебя убьют».

Я уже вижу вертушки: большие боевые модели, их лопасти визжат при посадке. Голос из мегафона что-то говорит местным жителям по-испански. Наверное, чтобы их успокоить, сообщить, что вновь прибывшие ничего им не сделают.

Я знаю, в меня целятся. Я не прячусь. Они меня убьют и покончат с болью, виной и страхом.

Канал Патоки: «Рекс, прошу тебя».

Она отбросила в сторону оружие, сняла снаряжение и опустила на землю.

Я собираюсь для прыжка, и когда первая вертушка снижается, задумываюсь – интересно, понимают ли они, как высоко я прыгаю. Я скалюсь. Я ранен.

Но я Хороший Пес. Я всегда хотел только одного – быть Хорошим Псом.

Я отстегиваю сбрую, и Большие Псы падают с плеч, а потом внутри поднимается боль, хлещет кровь, я очень слаб.

В моих ушах – шум двигателей, в носу – запах стрельбы. Но когда ко мне прикасается чья-то рука, я огрызаюсь и поворачиваю голову. Рядом со мной стоит на коленях доктор Теа де Сехос. Она говорит, и я не слышу слова в этом грохоте, но мне и не надо. Два слова, коротких слова, но важнее всех слов на свете. «Хороший Пес, – говорит она, хотя и с грустью. – Хороший Пес».

Я Хороший Пес, но мне так больно. Я ранен, но сделал выбор и знаю, что он был правильным.

Вновь прибывшие приближаются: странные запахи, никакого страха. Сложно оторвать голову от земли, но я стараюсь, чтобы на них посмотреть. Их оружие нацелено на меня, они кричат доктору, чтобы отошла, и она отходит.

Командир не-врагов мне знакома. Она была с Хозяином и Хартом. Ее зовут Эллен Асанто. Она была гражданской, а теперь стала военной. Я не понимаю, но кажется, мне и не нужно понимать.

Слова, снова слова, но все затуманивается, как и боль.

19. (Зачеркнуто)

В этом спектакле, хорошем спектакле, кто-то жалуется актеру, что они умирают тысячу раз, но так и не могут познать смерть, не чувствуют всей боли. Просто возвращаются по воле драматурга, только в другой шляпе.

И вот я появляюсь во втором акте, вместо накладных усов – новая виртуальная личность. Правда, это уже не я. Не та женщина, которую убил Мюррей.

Чтобы покончить с боевыми действиями в Кампече, потребовалось устроить большую встряску на многих уровнях. В то время я только училась управлять своими мускулами и поняла, что не обладаю таким влиянием, какое воображала. Как и бесчисленные политики, я обнаружила, что как только нечто становится достоянием публики, публика хватает это, словно пес мячик, и носится как с писаной торбой.