Пташка

Почему-то девушке казалось, что она успела завоевать пусть маленькую, но часть его сердца, и они могут говорить как друзья. Что она сумеет объясниться с ним просто и открыто. Что она встретит если не прощение, то понимание. Но всё оказалось совсем не так. Случившееся разом поставило Гнеду за черту, которую стало невозможно переступить обратно. Она больше не была для Стойгнева девушкой, руку которой он мог погладить. Гнеда отныне являлась предательницей, слова которой ничего не стоили.

Перебарывая страх, колотивший её ослабшее тело, девушка поднялась, встречая грозный взор князя.

— Клянусь, я не умышляла против тебя. Я была одна, и хотела лишь отомстить человеку, сделавшему меня сиротой. Лишившему всего в жизни.

— Это ложь, — сквозь зубы прошипел Стойгнев.

— Это правда! — возразила Гнеда, опьянённая собственной смелостью. — Если бы мой отец остался жив, то не ты бы нынче сидел здесь, в этих покоях! На княжеском знамени вместо вепря реял бы сокол! Всё было бы по-другому, и ты бы не смел говорить со мной так! Мы с тобой были бы…

Девушка осеклась, но Стойгнев прищурился. Он успел понять.

— Мы с тобой что? Были бы мужем и женой? — Князь недобро усмехнулся. — Да, мне известно, что с колыбели я был обручён с Яронегой. — Он наклонился к ней и произнёс громким отчётливым шёпотом: — Но княжна погибла.

От бессилия глаза Гнеды увлажнились, но Стойгнев лишь хмыкнул. Он не верил даже её слезам.

— Стража! — крикнул он, и почти сразу на пороге появился высокий гридин. — В холодную клеть! — Кивнув на девушку, он снова взял кубок и сделал глубокий глоток. — Там ты быстро всё вспомнишь.

33. Клетка.

Гнеда успокаивала себя тем, что всё могло бы сложиться куда хуже. Фиргалл в своё время рассказывал о страшных ямах-порубах, в которые бросали неугодных. Если они держались открытыми, туда засекал дождь и снег, ежели закрывались, то пленник находился в вечном мраке и духоте. В клети без окон было темно и зябко, но сквозь щели просачивался хоть какой-то свет, и, в конце концов, она не была врыта в землю.

Рядом с единственной лавкой на грязном, покрытом лежалой соломой и серым комковатым песком полу валялась толстая ржавая цепь, прикованная к стене, и с содроганием глядя на железные крючья, Гнеда испытывала благодарность Стойгневу хотя бы за то, что он не заставил надеть на неё вериги.

Девушку не пытали и не били, ей даже оставили щербатый кувшин с водой и кусок хлеба, и Гнеда убеждала себя не терять присутствия духа. Но как бы ни были сносны её условия по сравнению с тем, что могло бы быть, темница оставалась темницей.

Больше всего изнуряла невозможность понять, сколько прошло времени. Иногда Гнеде казалось, что она лишь вчера разговаривала со Стойгневом, иногда чудилось, будто минула седмица.

Кроме мрачной старухи, появлявшейся, чтобы доставить еду и вывести её в надетом на голову зловонном мешке по нужде, Гнеда никого не видела. Князь, очевидно, ждавший от девушки признания и выдачи приспешников, отчего-то больше не посылал за ней.

Между тем становилось ощутимо холоднее. Когда Гнеду схватили, на исходе был вересень, стало быть, нынче шла пора листопада. Из одежды у девушки имелась лишь шерстяная верхница да исподняя сорочка — только то, что было при ней на прогулке с Пламенем. В углу клети она нашла кучу вонючего тряпья, к которой брезговала и подойти первое время, но стылые ночи заставили Гнеду перебороть омерзение и использовать её как одеяло.

Чтобы согреться и вновь не расхвораться, девушка вынуждала себя двигаться. Она часами бродила, уже с нездоровой точностью зная, сколько шагов занимал путь от стены до стены, но с каждым днём ей приходилось прикладывать всё больше сил, чтобы сдвинуть себя с места. Первое воодушевление и желание бороться постепенно сменялись равнодушием и оцепенением. Пища была слишком скудная, вода — отвратительная и затхлая на вкус. Гнеда постоянно мёрзла. Сознание теряло ясность, и девушка чувствовала, как сползает в трясину отступившей было болезни. Ещё немного, и она признается Стойгневу в чём угодно, лишь бы выбраться из темноты и холода.

Гнеда презирала себя за слабость. Не такой бы хотел видеть её отец. Не такой пытался воспитать Фиргалл. Но жалость к себе становилась всё сильнее. Должно быть, Славута и Судимир уже давно вернулись, но ничего не сделали, чтобы вытащить Гнеду из заточения. Все отреклись от неё, обманщицы и самозванки.

Бьярки. Как же он будет рад, когда узнает, от чего его отвела судьба! Взять в жёны ту, что замышляла зло против его побратима! Он оказался прав, и за своё провидение заслуживал от Стойгнева награды. Да, все получат своё. Стойгнев — княжество, Бьярки — красавицу Звениславу, а она, Гнеда, заживо сгниёт в этих стенах. Последняя, слабая и бескрылая пустельга из опустевшего навек гнезда.

Бьярки!

***

Боярин загнал двух коней, пока добрался до дома. Он собирался возвращаться по зиме, после осенней распутицы, и письмо отца застало юношу врасплох.