Пташка

Было видно, что стражникам не по себе. Все знали Бьярки. Он был десницей Ивара. Всегда рядом, как тень. Слишком мало времени минуло с тех пор, как старый князь умер, но порядки уже стали другие, и всё-таки… Никто не смел бы отказать Бьярки, но даже эти два кметя чувствовали что-то в воздухе, которым был окутан боярин. Словно червоточина, вина, которую он ощущал перед побратимом, просачивалась сквозь одежду, выдавая его. Но Бьярки уже решился и отступать не собирался. Он был слишком близко к ней. Их разделяли только тёмные от времени брёвна и двое неуверенных людей с рогатинами.

— Пропусти, — повторил Бьярки, высокомерно задирая подбородок, окидывая Безуя уничижающим взглядом. — Неужто думаешь, у меня нет княжеского дозволения?

— Хорошо, господин, — промолвил второй, Воила. Он кивнул напарнику, и тот принялся отворять тяжёлый засов. — Но, не гневайся, я всё-таки доложу князю.

Бьярки сделал безразличное движение головой, и Воила тут же направился в сторону терема. Всё внимание юноши теперь занимала лишь отпирающаяся дверь. Петли мерзко скрипнули, пустив по челюсти волну оскомины, и на него дохнуло сыростью, гниющими досками и мышами. Безуй, остановившийся на пороге, поднял светоч вверх, разгоняя кромешную темень клети.

Бьярки медленно зашёл внутрь. В детстве они с Иваром часто играли, мечтая забраться в холодную. Представляли себя заточёнными мятежниками или пленёнными князьями. Старались хоть одним глазком заглянуть в таинственный мрачный сруб без окон. Он будоражил их воображение и представлялся таким заманчивым.

Мальчишки. Что они тогда знали.

Бьярки огляделся. Клеть выглядела совершенно мёртвой. Здесь не пахло жизнью. Слишком тихо и безнадёжно. Он обернулся на Безуя и заметил в подрагивающем свете, как сквозь щели, мох в которых давным-давно истлел, влетают мелкие снежинки и оседают на полу тонкой серебристой пылью.

Взгляд юноши зацепился за кучу тряпья на лавке. Настолько крохотную и неподвижную, что Бьярки потребовалось несколько мгновений на осознание того, что это Гнеда. Ему хватило одного шага, чтобы добраться до неё. Боярин промешкал самую малость, не решаясь дотронуться до девушки, словно боясь, что от прикосновения она рассыплется в прах.

Бьярки осторожно раздвинул ворох ткани и нашёл Гнеду. Она лежала, свернувшись клубком, и даже в слабом свете неверного пламени юноша видел, каким белым было её лицо. На месте глаз виднелись синие провалы. Обкусанные, потрескавшиеся губы превратились в чёрную черту. И холод. Отчего-то Бьярки ожидал, что она будет такая же горячая, как в тот, прошлый раз, но кожа Гнеды оказалась ледяной. На мгновение ему почудилось, что девушка и правда мертва, и боярин быстро нагнулся к её лицу, но она дышала, прерывисто и неглубоко.

Отбросив лохмотья, Бьярки бережно поднял Гнеду и обернул её в свой плащ.

Однажды в детстве он нашёл в лесу птенца. Тот был худой, почти без перьев, обтянутый розовато-прозрачной кожей, через которую просвечивали хрупкие кости, и Бьярки даже не смог понять, что это за птица. Птенец был отвратителен и беспомощен, но ему было ужасно жаль его. Бьярки так и не смог его выходить.

Какого лешего он вспомнил проклятого птенца?

Голова Гнеды запрокинулась под тяжестью свесившейся косы, и Бьярки нагнулся, чтобы достать её волосы. Девушка вдруг пошевелилась и издала что-то среднее между стоном и хрипом. Юноша замер, и она открыла глаза.

— Бьярки, — прошептала Гнеда, приподнимая голову и глядя неожиданно ясными очами, и он почувствовал, как дрожь прошибла тело от звука собственного имени из её уст. Того самого, что боярин однажды запретил ей произносить.

И совсем без удивления, словно подтверждая загодя известную ей истину:

— Ты пришёл.

Она слабо улыбнулась и снова закрыла глаза, возвращаясь на его грудь так, будто это самое надёжное место в мире.

Бьярки застыл, страшась, что, если он сделает хоть одно движение, что-то случится. Гнеда очнётся ото сна или станет отталкивать, как тогда. Но она спокойно лежала в его объятиях, пока Бьярки тихонько баюкал её, и истончившиеся руки девушки, провалившиеся ему за пазуху, начинали потихоньку теплеть.

Она сказала — Бьярки. Она понимала, кто он. Она ждала его.

Наверное, это было неправильно, но, сидя в затхлой тёмной клети, посреди клочьев паутины и въевшегося в стены отчаяния, держа на коленях истощённую, больную девушку, Бьярки чувствовал себя наполненным до краёв счастьем.

— Что же ты наделала, — прошептал юноша, поглаживая Гнеду по голове и легонько покачивая, пока она лежала неподвижно, доверчиво прижавшись к нему всем телом, впитывая его тепло, — моя маленькая, глупая пташка, что же ты наделала.

— Он убил их, — тихо произнесла девушка.

Бьярки промолчал, продолжая ласково гладить её, словно бредящего ребёнка.

— Но я не хотела навредить Стойгневу. Не хотела и никогда бы не смогла, — почти задыхаясь, выговорила Гнеда, и Бьярки почувствовал, как холод змеёй прополз по животу. — Ты веришь мне?

— Да. Я верю, — глухо сказал юноша, и его нутро стиснула железная лапа ревности.