Пташка

Да, она видела. Добрава уже держала себя княгиней, до того была осаниста и величава. Гнеда никогда не смела подумать о себе, как о невесте Стойгнева. То, что могло бы случиться, но не случилось — не в счёт. Нынче она была сиротой из далёкой деревеньки, а не дочерью князя. Но, выбери Гнеда иную долю, оставшись с Фиргаллом, она могла бы попытаться вернуть своё имя. Будь она внучкой князя Аэда, разве не по-другому бы посмотрели на неё все эти люди? Разве зазорно было бы Стойгневу посвататься к ней? Но тут же девушка напомнила себе, что не внучка Аэда она, а дочь Ингвара. Дочь Яромира, истинного князя Залесья. И узнай княжич об этом, впору было бы подсылать бы не сватов, а убийц.

***

Бьярки стоял, затаив дыхание. Она медленно приближалась, не замечая его, и юноша приготовился. Боярин лишь краем сознания удивился тому, что девушка была без понёвы, совсем как тогда, в ночь Солнцеворота, и белая рубашка зловеще светилась в полумраке сеней.

Бьярки опустил взгляд к её ногам. Опять босиком. Маленькие, какие-то детские стопы едва выглядывали из-под подола, и он почувствовал сумасбродное желание прикоснуться к ним.

Гнеда поравнялась с его укрытием, и Бьярки сделал шаг из темноты.

Чёрные глаза уставились на него без страха. Юноша распознал в них лишь негодование и ненависть. И силу. Страшную силу над ним, сокрушавшую и не дававшую спать ночами. Бьярки хотел только одного — сломить её и снова стать свободным. Боярин сгрёб девушку в охапку, так что она едва успела придушенно пискнуть. На ощупь нашёл дверь. Ещё миг — и они уже в сыроватой прохладе клети.

Она не кричала, молча и ожесточённо вырываясь, но Бьярки лишь усмехнулся. Куда ей было тягаться с ним. Он брал волка и вепря, он с рогатиной ходил на медведя, он воевал со степняками. А она — всего лишь тщедушная девчонка. Но её возня раздражала, и Бьярки быстрым умелым движением схватил тонкие запястья одной рукой, а другой проворно намотал длинную косу на кулак, обездвиживая её и открывая шею, где бешено билась маленькая голубоватая жилка.

Она больше не глядела на него, замерев и закрыв глаза, обманчиво-покорно ожидая своей участи. Бьярки нахмурился и толкнул девушку на кучу сена в углу. Сорочка немного задралась, открывая смуглые лодыжки.

Он медленно подошёл к ней. Теперь девушка, не отрываясь, смотрела на него, вызывающе вздёрнув подбородок. Не отказываясь от своей глупой гордости, даже валяясь у него в ногах. Можно было подумать, что девчонка спокойна, но он-то видел волны дрожи, пробегавшие по всему её худому телу.

Бьярки присел перед ней на корточки и потянулся к завязкам на груди. Когда пальцы боярина почти коснулись её, девушка бросилась вперёд, пытаясь оцарапать ему глаза. Свирепея, юноша сжал её предплечье, другой рукой шаря по шее. Девчонка дёрнулась, и вместо горловины рубахи в его горсти оказалась рябиновая нитка. Бьярки не успел остановить силы рывка, и ягоды прыснули в разные стороны кровавыми брызгами. Его рука замерла, а алые бусины всё скакали, попадая ему в лицо, ударяя по губам, осыпаясь на пол. Вдруг тишину прорезал страшный, хриплый звук. Она смеялась, а ягоды всё сыпались и сыпались, больно стегая Бьярки, отлетая от него в девушку, которая всё сильнее заходилась сумасшедшим хохотом. Её губа треснула, и из ранки, сначала медленно, а затем всё быстрее засочились гранатовые капли. Они смешивались с рябиной, падая на рубаху, расплываясь по кипенному полотну, и Бьярки зажмурился, не в силах смотреть на эту запятнанную белизну. Он вскочил, задыхаясь, и с содроганием ощутил под ногами целый ковёр давленых ягод, перемешанных с чем-то склизким. Юноша сделал шаг назад, отступая, но поскользнувшись, беспомощно схватил рукой воздух и начал падать назад. Последнее, что он почувствовал, был одуряющий, липкий запах крови и грохот её смеха в ушах. Молодого боярина поглотила темнота, и он проснулся.

Бьярки рывком сел на постели. Это был сон, всего лишь сон. Слава Небесному Отцу!

Он провёл ладонями по лицу, будто умываясь от страшной грёзы. Взмокшая рубашка противно пристала к спине. За окном разливалась густая осенняя ночь. Бьярки вновь лёг и прикрыл глаза, но сон больше не шёл к нему. Слишком ярко стояла перед внутренним оком сверкающая безумными глазами Гнеда.

Бьярки часто думал о ней, слишком часто, и вот теперь она нагнала его и в снах. Как ни старался он забыть о том помутнении, что нашло на него в конюшне, не было ни дня, когда бы юноша не вспоминал, как пахла её кожа — топлёным молоком и таволгой, и ещё чуть-чуть чем-то мужским — дёгтем, лошадью и железом, и этот лишний, неправильный запах дразнил и волновал.

Что происходило? Что она делала с ним?