Птенчик

Мальчик добежал до калитки. Свет в окнах не горел.

Там никого.

Ни сына Ведьмы, ни еще кого-нибудь.

Никто не поможет.

Вова застонал. Он схватился за калитку и потряс ее. Та не поддавалась.

Обернулся.

Цепочка следов терялась в темноте среди деревьев. Преследователя не было.

Вова глубоко дышал: каждый вдох давался с трудом, а выдох превращался в рыдание.

– Вова-а-а! – откуда-то издалека послышался голос бабушки.

Мальчик хотел крикнуть в ответ, но воздуха не хватало, а набрать его побольше не получалось.

Дядя Ильшат не показывался, но мальчик чувствовал, что тот идет за ним, пробирается через глубокий снег.

И спрятаться было нельзя. Куда бы Вова ни пошел, его выдадут следы.

А если обойти Ведьмин дом вокруг? Дядя Ильшат пойдет следом. Можно сделать петлю, вернуться в поселок. Вова будет стучать в каждые ворота, кричать, звать на помощь. И кто-нибудь его спасет.

Вова двинулся вдоль забора, держась за него рукой, чтобы не свалиться от усталости.

Он добрался уже до стороны, которая выходила к полю, и снова услышал крик.

– Вова-а-а! – на этот раз голос вроде мамин.

Он почувствовал, что помнит этот крик, он уже слышал его однажды. И вдруг понял. Тот сон, после смерти папы. И голос. С чердака. Или из-под кровати.

Он обернулся на голос и заорал бы, если б мог.

Дядя Ильшат был совсем рядом, шагах в двадцати. Он медленно полз прямо по Вовиным следам, низко пригнувшись к земле.

– Во-о-ова! – позвала его бабушка.

Вова.

Вова.

Вова.

Вова.

Это не слова – это просто кровь стучит в висках.

Вова ухватился за забор и попытался перелезть. Повторить то, что уже делал недавно, – пробежать двор насквозь, открыть изнутри калитку и выскочить на дорогу. Он уже готов был подтянуться, когда кое-что увидел. Вернее кое-кого.

Из окна второго этажа на него смотрел мальчик.

Мертвый мальчик.

Мальчик, украденный.

Убитый Ведьмой.

Мальчик из сотен жутких рассказов об этом доме. Лицо его было белое, рот распахнут, словно бы в крике, а глаза, вернее круглые стекла очков вместо глаз, сверкали желтым.

Вова захрипел, бросился прочь, спотыкаясь в снегу.

Он задыхался, в груди как будто лопнуло что-то обжигающе горячее. Но Вова продолжал бежать, уже не разбирая дороги, валился в снег, снова поднимался. Лишь бы оказаться подальше от того, кто полз за ним, подальше от дома.

Остановился он, когда пробежал через все поле и уперся в лес. Острые ветки кустов и низких деревьев тянулись к нему, покачивались, словно подманивая его к себе.

Где-то здесь должна быть тропинка, ведущая к Хижине.

Вова заставил себя обернуться, чтобы посмотреть, далеко ли он оторвался от преследователя.

Фигура стояла прямо за спиной.

Снег кружился вокруг, как помехи в телевизоре. Лица все еще не было видно, но казалось, что рот у нее неестественно большой. Просто огромный. Он все время двигался. Открывался. Закрывался. Растягивался в улыбке. Исчезал.

Он что-то говорил. Он что-то беззвучно кричал.

И мальчик знал, что эта пасть на разные лады зовет его.

Вова.

Иди ко мне.

Иди.

Ко мне.

К нам. Ко мне.

Иди. Сюда.

Вова.

Во-о-ова.

Мех был не только на воротнике, как показалось раньше. Он покрывал и руки, и грудь, и, может быть, все тело.

Мальчик бросился в кусты. Колючки вцепились в него, разодрали лицо, ладони, ноги и даже пробились сквозь куртку. Вова повис на ветках. У него ни за что не хватило бы сил продраться через них.

В отчаянье он дернулся, куртка затрещала и порвалась, но ему удалось снова развернуться лицом к преследователю. Как раз вовремя. Тот уже тянул длинные, покрытые мехом лапы.

Вова вскинул руки, чтобы защититься. Фигура вдруг отскочила. Мальчик понял, что все еще сжимает в кулаке обломок меча. Волшебной катаны, острее которой в мире нет ничего. Человек (если только это в самом деле был человек) застыл, словно бы в нерешительности, и даже рот у него больше не двигался.

А потом издалека послышалось:

– Во-о-ова! – звала его бабушка.

Не успел ее крик смолкнуть, его подхватила мама – гораздо ближе, может быть, возле моста:

– Во-о-ова!

Несколько секунд стояла тишина, затем мальчик услышал громкий шепот. На этот раз это был не ветер, не шелест деревьев, не даже стук сердца:

«Вова!»

Пальцы разжались, меч полетел в снег.

Это был голос папы.

Это он стоял на снегу.

Папа (а это точно был он), тот черный папа из воспоминаний, папа, который надел старую шубу, папа, который вернулся и снова играет в Волчка…

Папа прыгнул.

Вова зажмурился.

На миг он почувствовал запах пыли из бабушкиного предбанника и тошнотворную вонь звериной шерсти.

И голос, так похожий на папин, прошептал:

– Попался!

Продолжение следует…