Птенчик

Аурелио вызвался проводить Альбу до дома, но она отказалась; сказала, что с попутчиками идти веселее, но дольше, а если она задержится, то её накажут, и завтра она проведёт весь день в усадьбе вместо того, чтобы любоваться «fontana dell’Elefante». Аурелио улыбнулся и тут же нахмурился: он не смог перевести последнюю часть предложения. Альба, воспользовавшаяся его растерянностью, заявила, что передумала отдавать апельсин и забирает его с собой. «Жонглёр из вас никудышный, синьор Бенитос»,– сказала она и в окружении подруг направилась к Пескерии, а Аурелио бросился за разъяснениями к друзьям. «Где находится fontana dell’Elefante?– возмущался он под хохот двух братьев, приехавших с ним в Катанию из Палермо.– Где это находится?». Юноши смеялись до слёз. «Fontana dell’Elefante, dell’Elefante!» – кричали они, показывая на пьедестал за их спинами. Аурелио поднял голову: на пьедестале возвышался чёрный слон.

Следующим утром Аурелио ждал Альбу у фонтана слона, а когда она появилась, спросил, может ли он полюбоваться «fontana dell’Elefante» вместе с ней. Услышав его акцент, Альба засмеялась и согласилась. Так началась их дружба.

Аурелио не скрывал, что ищет в Сицилии невесту – девушку из порядочной семьи, в чьём роду были одни итальянцы. Ни в Марсале, ни в Палермо он такой девушки не нашёл, поэтому прибыл в Катанию. «Не найдёшь в Катании, поедешь в Мессину и Агридженто?» – забавлялась Альба. Аурелио промолчал.

В августе Альба представила Аурелио отцу. Джузеппе, заметив, что старшая дочь стала ласковой и покладистой, донимал расспросами жену: «Она влюбилась? Влюбилась, да? Если Альба влюбилась, и у этого юноши серьёзные намерения, скажи, чтобы она пригласила его к нам на ужин, в противном случае, пусть не морочит девчонке голову». Альба передала Аурелио лишь половину, сказанную Джузеппе: она позвала его на ужин, но не спросила о «серьёзности намерений».

Зато Джузеппе задал этот вопрос сразу после того, как они с Аурелио пожали друг другу руки: «Вы хотите жениться на моей дочери?». Аурелио запаниковал. Ему нравилась Альба, но он не был готов принимать решение о женитьбе, не посоветовавшись с отцом, о чём честно сообщил синьору Монретти, и поведал о правилах, которых придерживаются в его семье. Джузеппе заинтересовало второе правило.

«Ваш отец воевал?».

«Нет».

«А я воевал. Осенью 1944 года меня и моего друга чуть не отправили в Больцано [5]. Немцы приняли нас за евреев. Скажите, синьор Бенитос, я похож на еврея?».

«Нет».

«Нет. Мой друг тоже не был похож на еврея. Но для немцев евреями были все, кто не говорил по-немецки. А те, кто говорили, были евреями-шпионами. Или русскими. Когда немцы разобрались с нашими документами, они отпустили нас. От них же мы узнали, что в Больцано привозят не только евреев, но и итальянцев. Итальянцев, которые за них воевали. Война началась в 1940 году, а мы только в 1944 поняли, что мы не союзники Германии, а её пушечное мясо. В том же году мы примкнули к Движению Сопротивления. Понимаете, синьор Бенитос? Мы примкнули к Движению, когда освобождать было уже некого. Тех, кого не подстрелили англичане и не подорвали русские, немцы добили в своих лагерях».

«Забавная ситуация».

«Забавная? По-вашему, синьор Бенитос, когда вас заводят в камеру и пускают газ, это забавно?».

Аурелио почувствовал, как его рубашка прилипает к спине.

«Я хотел сказать, что хорошо, что вас с другом не отправили в Больцано, синьор Монтретти».

«А я хотел узнать, чем вы и ваша семья отличаетесь от нацистов, синьор Бенитос».

«Мы не нацисты,– встрепенулся Аурелио.– Мы не презираем и не убиваем людей другой национальности. Мы всего лишь не хотим смешивать кровь».

«Чтобы называть себя итальянцем, одной крови мало, синьор Бенитос,– прохрипел Джузеппе,– нужно родиться на итальянской земле, говорить на итальянском языке и быть причастным к итальянской культуре; вы же можете похвастаться только кровью. Думаю, вы понимаете, что ваш брак с моей дочерью невозможен? Альба не станет женой человека, которого её предки волнуют больше, чем она сама».

Ужин закончился, так и не начавшись. Аурелио поблагодарил Перлу и Джузеппе за уделённое ему время, кивнул на прощание Альбе и покинул усадьбу Монретти ровно через двадцать пять минут после того, как пожал руку хозяину дома.

Утром Альба ждала Аурелио у фонтана слона, но он не пришёл; на следующий день он тоже не появился, но Альба продолжала приезжать на площадь, где проводила в ожидании по несколько часов, пока в сентябре не встретила на рынке братьев, для которых Аурелио жонглировал апельсинами. Они-то и рассказали Альбе, что после знакомства с отцом девушки, их приятель второпях покидал вещи в чемодан и ринулся в аэропорт. "Отец не дал согласия на наш брак»,– сказала Альба. Один из юношей почесал затылок: «Про это он ничего не говорил. Он обиделся, что твой отец назвал его нацистом». Его брат нахмурился: «Не обиделся, а разозлился». «Обиделся!». «Разозлился!». В споре они не заметили, как Альба ушла, смешавшись с толпой.

Больше она в Катанию не приезжала.