Птенец

Положим, построил, покрасил, вылизал, начинил избушки на курьих ножках чудесной мебелью. Положим, провел отопление, газ, воду, все канализировал. А зачем? С какой целью? На кой дьявол одному столько? Сделать, доказать и — хлопнув дверью, уйти? Дичь. Экзистенциалист какой-то. Странный романтик с большой дороги... И — обслуга. Вон ее сколько. Да не простой, а вышколенной по образцам нереальным, книжным. Электрокардиограмму снимет, массаж сделает, бесплатно накормит и спать уложит. Да, девушки всех мер. Но ведь их еще и содержать надо, одевать, стричь, завивать и губки подкрашивать. И наверное же, зарплату платить — не задарма же Даша до семи вечера в оздоровительном пункте... Допустим, натуральное хозяйство, допустим. Мясо, яйца, молочные продукты, фрукты, овощи — все домашнее. Это несложно. А ткани? А новомодные бикини, косыночки, туфельки на щеголихах? Такого и в столице днем с огнем. А сложнейшие электроприборы?.. Непонятно... Неужто чистая идея? Важен процесс? Не цель, а движение к цели? Неужто искусство для искусства?.. И заезжий мальчик, наглотавшийся паровозной гари, понадобился исключительно для развлечения, дабы простым присутствием своим скрасить забубенное, шикарное, однако унылое существование обслуги?.. Чепуха получается... Хозяйство столь мощное, что потихоньку, тайно, вдали от шума городского ему долго не протянуть. Это ж надо как-то обойти местные власти, райком, обком, умаслить БХСС, добиться, чтобы бедное население округи хотя бы из зависти не растрезвонило на весь Союз... Нет, невозможно поверить. Невозможно поверить, что столь могущественный человек, почти на правах самодеятельности создавший такое чудо, живет себе в безвестности и бесславье где-то под Пермью, цел и невредим...

Вторая версия — без идеалистической мишуры и блестков. Приземленнее, приемлемее, проще.

Государственный пансионат закрытого типа. Для космонавтов, скажем. Или спортсменов, будущих олимпийцев. Заведение проходит обкатку, его готовят к сдаче, и пока суд да дело, обслуживающий персонал набирается опыта... Правда, колючая проволока. (А впрочем, почему бы и нет?) И жилых домиков наберется от силы пятнадцать-двадцать, и каждый на одного, максимум двух, и возникает естественный вопрос — для тридцати гавриков, прыгунов в высоту или длину, не великовато ли подсобное хозяйство? Четыре кухни, котельная (высмотрел), конюшня, автомобильный парк на десять транспортных единиц, включая два автобуса, коровник, свинарник, птицеферма, поля и парники? Администраторы, кастелянши, повара, садовники, Акулины и Даши, шоферы, солдаты с винтовками, конюхи, пастухи, свинопасы — не многовато ли?.. Ответ: смотря какие аппетиты у отдыхающих, а то и маловато покажется...

Ой, да ну их... Пускай себе... Какое мое поросячье дело?..

Интересно другое. Почему меня все время с кем-то путают? Если я на кого-то похож, то, стало быть... на себя уже нет? Обознатушки-перепрятушки?

К чему бы это?

А, впрочем, себя-то зачем обманывать. Если нет своего лица, то и будут путать — а как же иначе?

Примяв окурок, Ржагин дернул за кисточку свисавшего шнура.

Вошла миловидная горничная.

— Что вам угодно?

— Где я?

— Вопрос не ко мне.

— Я тут сам покумекал. И запутался к дьяволу.

— Проводить вас на ужин?

— Не надо, — подскочил Ржагин. — Умоляю.

— На веранде танцы. Вас там ждут.

— Явка обязательна?

— Желательна.

— Есть!

— Жду вас на крыльце.

Горничная бесшумно вышла.

Ржагин, неторопливо умывшись в ванной, оделся и засмотрелся на себя в зеркало. Что-то Даша с Ниной с ним сделали — розовенький, молоденький, свежий; с похмелья, а прямо купидончик. И легкость, мышечная радость. И мировоззрение переменилось — хотелось любить всех без разбору.

Был десятый час в начале. Солнце давно почило за строгими соснами, а вечер все не уступал ночному напору — стойкий и свежий, в белесых кудрях поздних сумерек, он оберегал слабеющим светом резную беседку с округлой сценой, и девушек-музыкантов, и примыкавшую к беседке ровную зеленую танцплощадку, перебродившую нетерпеливым ожиданием. Тонконогие липы судачили, поигрывая листвой. Повсюду легкомысленный смех, девушки в нарядных вечерних платьях, шампанское в фужерах, бодрые ритмы, и Ржагин, без смущения и раскачки включившийся в веселье, отпрыгав несколько угарных танцев, в восхищении нашептывал: балдеж, единственный кавалер на такую ораву красоток, меняй хоть по пять штук за танец — не обижаются. В короткие минуты, когда музыкантши отдыхали, Иван, торопливо затягиваясь сигаретой, рассказывал им про Москву и про студенческие шкоды, и они, обступив его, слушали, внимая и улыбаясь.

И снова пускались в пляс.

Ночь между тем одолела неуступчивый вечер. Луна, устроившись в гамаке, посматривала с галерки. Зажглись фонари. Снова в паузе обносили шампанским, и Ржагин, разгоряченный и гордый, снова талантливо привирал про столичную жизнь.

— Девки! На озеро, девки!