Птенцы археоптерикса

Он увидел Сапиенса, который стоял перед светящейся доской, слегка опустив лоб, тяжелый, как кирпич, — все лицо казалось сплющенным от этой тяжести! А глаза у него были маленькие, ушедшие глубоко под карниз лба, и рот незаметный, легко очерченный, никак не выражающий внутреннюю жизнь, с тех пор как она перестала быть чувственной. Прямая короткая шея с железными мускулами, чтобы поддерживать небесную сферу — череп, вместилище разума. И видящие пальцы, которые вывели Сапиенса за границу глазного диапазона.

Жу поднял руку и коснулся доски. Это было скользящее точное движение. Все, что связано с физической работой и утяжеляет тело, ушло. Ведь люди долго не умели обращаться с собственными членами, лишь у Сапиенсов механизм движения стал совершенным: они никогда ни за что не зацепятся, поднимут и опустят руку, как надо — самым экономным, а потому и самым красивым движением…

Бывший Лошадь со вздохом выпрямился.

— Работает. Значит, до утра.

— В старину по утрам Сапиенсы говорили «Здравствуй!», — неожиданно выпалил Пес. — Они желали друг другу быть здоровыми.

— А что значит быть здоровым? — пробормотал рассеянно Лошадь.

— Это когда лапа не ушиблена и голова не устает от счетной машины.

— А-а, — Лошадь задумчиво потерся боком о стенку.

Пес остановил его:

— Не делай этого. Ты ведь знаешь: Жу сердится. Он думает, что мы забываем принять антисептический душ.

— Мне нравится, когда он сердится, — отозвался с вызовом Лошадь. — Тогда можно вообразить, что он нас хотя бы немного любит.

— Эмоции отвлекают. Сапиенсы должны думать.

— Если б он думал и о нас!

— Иногда думает. Я-то знаю.

— Да. С тобой он говорит чаще…

Они помолчали. Бывший Пес собирался с мыслями.

— Как это удивительно, как странно! — воскликнул он с увлечением. — Мне кажется, порой что-то брезжит в моем сознании, словно вот-вот ухвачусь за путеводную нить — и стану уже не тем, что я есть.

— Ты организован сложнее меня, — грустно согласился Бывший Лошадь. — Мне страшно подумать, что твое развитие уйдет так далеко, и мы станем воспринимать все по-разному. Тогда я буду совсем один.

— Что ты, милый! Ведь развитие вида — дело целой цепи поколений! Даже наш Жу не может заставить перескочить эволюцию больше чем на один порядок сразу.

— «Милый»! Как ты это сказал! Какое славное слово… Как думаешь, если попросить Жу, чтоб он произнес его только один раз, просто так, в пространство — звук ведь можно записать? А погодя как-нибудь схитрить еще; сделать, что он повторит на той же модуляции твое и мое имя, все это смонтировать — и вот он нам будет говорить своим собственным голосом: «Милый Пес! Милый Лошадь!» Говорить столько раз, сколько мы захотим. Вот славно-то!

Бывший Пес смущенно потупился.

— Нет, нехорошо, — честно возразил он. — Мы возьмем то, что нам не принадлежит.

— Что значит «принадлежит»? — снова с досадой спросил Бывший Лошадь, Почему ты так много стал употреблять непонятных слов?

— Я читаю старые книги, — ответил Пес.

Но его товарищ только помотал головой.

— Книги!.. Кому это нужно теперь? Лучше прокрутить через стенку.

— Над книгой думаешь. Она не скользит так быстро, как стенка. На каждой строчке можно остановиться, когда захочешь. Даже Жу все чаще стал брать старые книги из хранилища.

— Вот я и говорю, что ты становишься похож на Жу. Просто ужасно!

— Разве ты его не любишь?

— Ты очень хорошо знаешь, что я люблю его больше всего на свете. А ты?

— Я тоже.

Они замолкли. Вокруг стало сереть. Сами собой потухли осветительные дуги над главным фасадом. Молодая трава, которая при луне казалась политой молоком, сейчас сделалась черной, словно свернувшаяся кровь. Но в кустах уже чирикнула первая птичка, голосом неуверенным и как бы вопрошающим: что это? Взаправду утро или еще какой-нибудь оптический фокус?

— Как ты думаешь, — спросил опять, несколько погодя, Бывший Лошадь, почему Сапиенсы не трогают птиц? Ничего в них не изменяют?

— Жу мне говорил, что их оставили как контрольную ветвь эволюции.

— А! Он с тобой и про это говорит?

— Так, между делом.

— Ты уже научился во всем его понимать?

— Что ты! Этого не смогли бы даже и люди!

— А почему на земле не осталось людей? Зачем Сапиенсы их всех переделали?

— Сапиенсы их не переделывали. Люди сами переделались в Сапиенсов. Какие-то клетки усиленно развивались, а другие притормаживались, и вот понемногу все люди стали Сапиенсами.

— Неужели никто из них не захотел остаться просто человеком?

— Ах, глупый! Но ведь это происходило помимо их воли, как бы само собой.

— Послушай! — вскрикнул вдруг Бывший Лошадь в сильном возбуждении. — Наш Жу действительно может все-все?

— Не знаю. Он говорит, что нет, а я думаю, что да. Но зачем тебе?

— Если его попросить… Нет! Если заинтересовать, подтолкнуть на эксперимент… Только не вперед, а назад, чтоб он растормозил свои те, старые клетки? А. новые затормозил… Ведь он снова станет человеком?!

Бывший Пес долго и усиленно думал. Между его широко расставленными глазами кожа сошлась в напряженную складку.

— Это плохо кончится для него, — наконец медленно проговорил он. — Жу очутится один среди Сапиенсов. Подумай — совсем один!..