Птенцы гнезда Петрова

Кроме ханского везира, испрашивавшего разрешения итить в помощь королю польскому Станиславу, в Стамбуле заодно с ним действовал тайный агент Лещинского и шведского короля. Он доставил письма, которые французский посол передал османскому правительству.

Таким образом, Ферриоль держал дирижерскую палочку и координировал действия представителей крымцев, шведов и поляков. Порте он внушал мысль, что, если она в нынешнем времени московского царя не утеснит, уже-де впредь долго такого времени дожидаться. Ферриоль хорошо усвоил опыт общения с османскими министрами: самые веские аргументы и блестящее красноречие ничего не стоили, если они не подкреплялись дарами. Поэтому он, по словам Толстого, не жалел иждивения и чинил туркам великие дачи.

В деятельности Петра Андреевича наступила горячая пора. Он нашел способ вручить султану письмо с опровержением доводов посланий двух королей – Карла XII и Станислава Лещинского и разоблачением интриг крымского хана и французского посла.

Последовали дни тревожного ожидания: Толстой не был уверен в успехе своих контрмер, ибо знал, что султанский двор вступил в полосу колебаний: А ныне турки стоят в размышлении и на которую сторону склонятся – Бог весть. Все, однако, закончилось лучшим образом: султан решил сменить хана. Место воинственного Кази-Гирея занял Каплан-Гирей, которому велено было с Московским государством жить смирно.

Толстой торжествовал победу. Французский посол, а вместе с ним крымский хан были повержены, причем богатые дары, на которые столько надежд возлагал Ферриоль, оказались бесполезными. Петр Андреевич иронизировал: Французский посол и хан до кровавого поту трудились, покушались возмутить Порту и повредити с нами учрежденный мир.

Царь по достоинству оценил успех своего посла. 20 мая 1707 года Петр Андреевич получил письмо Г. И. Головкина с извещением о пожаловании ему за усердную службу и труды вотчины. Высокая оценка Петром деятельности Толстого придала ему сил и уверенности в себе.

Потерпев поражение в соперничестве за влияние на султанский двор, Ферриоль не угомонился. Толстой то и дело напоминал (в мае, июне, июле), что посол французской не перестает возмущать Порту. В июне Толстому стало известно, что Ферриоль отправил своего эмиссара к новому крымскому хану. Однако, – доносил Петр Андреевич, – не могу дознаться, с каким делом. На всякий случай и Толстой послал в Крым своего человека, чтоб он тамо проведал, какое намерение новой хан возымел к послу французскому. Оказалось, что хан в принципе был не против подстрекательских планов французского дипломата, но считал, что еще не наступило время для их осуществления. Отсюда Толстой сделал для себя вывод: поскольку позиция только что назначенного крымского хана не внушала доверия, с него не следовало спускать глаз.

В июле новые заботы: в столицу прибыл эмиссар от шведов и поляков с письменными и устными предложениями.

Толстого более всего встревожило то обстоятельство, что эмиссар прибыл не тайно и не в качестве частного лица, а явно, как официальный представитель, которого османские власти не таясь пропустили через границу. Значит, рассуждал Толстой, султанскому двору или его части были не чужды контакты с недругами России.

На сцене вновь появился французский посол. После того как стало известно, что ранним утром 25 июля 1707 года он доставил к султанскому силяхтару (один из придворных чиновников – оруженосец) и кизляр-аге роскошные зеркала и дорогие часы, пришлось раскошелиться и Толстому. Главный переводчик султанского двора Александр Шкарлат советовал ему удовольствовать в доме салтанских ближних людей, а также всякими мерами приводить… в крайнюю к себе любовь везира. Получив подарки, султанский имам (верховный правитель) заявил, что усердствовать рад, а рейс-эфенди обещал работать и усердствовать. Толстой попытался перекупить силяхтара и кизляр-агу, но те отказались принять подарки, заявив, что прислал мало и что, если будут доставлены дары добрые, оба они к услугам русского посла.