Птичьи лица

Пандора льнёт губами к кувшину. Пьёт. Влага сочится через край. Кувшин-отдающий создан утолять, Пандора-принимающая создана ублажать. В том одном предназначение и радость. Нет, не верна она была Эпиметею. Титан взял своё, и брал своё каждый, кто мог дотянуться до ветви с плодами. В том и есть смысл – утолить жажду страждущего. Излить соки жизни для новой жизни. Явить миру своих дочерей.

Грудь Пандоры вздымается. Под кожей бьёт струны дрожь.

Аспарах наседает. Кочевник-воин, которому открыты миры и времена. Аспарах найдёт их, отыщет. Всех десятерых, – повторяет Пандора про себя, как молитву. Смыкает глаза, и тело захлёбывается судорогой наслаждения. Из горла вырывается стон. Звук взмывает к сводам дворца, проносится меж стрельчатых арок, ведущих во внутренние дворы с садами и фонтанами, летит над Афинами, несётся дальше и дальше, чтобы сорваться в пропасть Эгейского моря.

Влажные тела – нежно-лунное и бледно-пепельное – овеивает безмятежный свет, изливающийся на ложе. Густеет аромат цветов, прогретый солнцем. В саду журчат трели птиц.

Взгляд Пандоры скользит по смятым влажным простыням, теряется в арочных проёмах. Так глупо было прятать дочерей в том – ах, в том же! – ларце. Однажды уже случилось, и вот теперь… Уходи. Уходи же, Аспарах. Пандора вскидывается, неловко суёт в руки сорочку, подаёт рубаху. Обагрённая стыдливым румянцем, опускает ресницы.

Аспарах сгребает одежду. Первым делом надевает штаны, закрепляет на бёдрах кожаный ремень, пристёгивает ножны с кинжалом. Пандора глядит на диковинный наряд воина с севера, что так не похож на греческие хитоны, не знающие кройки и шитья. Аспарах хорош в своём облачении, слишком хорош. Пожалуй, Пандоре не представить гиперборейца в драпировках греческих одежд. Он такой, какой есть – закалённый ветрами, пышущий достоинством воин. Мужчина может оставить северные льды, но льды Севера навсегда останутся в мужчине.

Аспарах сходит по ступеням в сад.

Пандора провожает взглядом, глядит, как силуэт воина истаивает в цветистой анфиладе.

Зелёный двор благоухает разнотравьем. Когда-то и его земли изобиловали цветущими садами. Со времён трёх лун многое переменилось. Теперь на севере воют метели, а греки, не ведавшие холодов, называют снег роящимися в воздухе пчёлами.

Аспарах поправляет в ножнах акинак. С висков, тронутых северным серебром, стекают солёные струи. Провались он пропадом, пекущий полдень. Горячий ветер путает и без того растрёпанные пряди, теребит бороду.

Аспарах идёт к воротам. Могучий в плечах и росте, он склоняет голову, чтоб уместиться в проём. Нынешний грек едва достанет замка арки, встав собрату на плечи. Боги возводили дворцы по себе.

Пандора не из богинь, но почти так же прекрасна, хоть Аспараха и смешит её чрезмерная горделивость. И всё ж пришла, припала к стопам, просила. Хочет вернуть своих дочерей. Только не учла главного: Аспарах не просто кочевник-воин, он – убийца.

Старый учитель-стеклодув научил держать слово, и Аспарах сдержит. Он доставит Пандоре дочерей. Но не живыми. Ибо живые не ходят тропами, открытыми для убийцы. Аспарах принесёт их души.

…

«Всегда носи за пазухой горсть запасных вариантов», – хитро подмигивал старый стеклодув, перебирая чётки.

Аспарах был тогда бледнолицым мальчишкой.

В память врезался приплюснутый нос дэва и его плутовские глазки на синей лоснящейся складками коже. А ещё запомнился громадный рост учителя. Дэв хвалился, как кладёт на одну ладонь быка, прихлопывает другой ладонью, и от животного не остаётся мокрого места.

«Точно так прихлопну и тебя, если вздумаешь сбежать», – грозил великан.

Дэв взял мальчишку на обучение стеклодувному мастерству по просьбе отца Аспараха. В молодости тот и сам был непрочь измарать холст-другой и, как всякий отец, надеялся, что его творческий дар прорастёт в сыне.

«Гляди, не упусти сорванца», – был наказ синему дэву.

Стеклодув и не думал упускать. От него ещё никто не уходил.

Дэв творил из стекла чудеса. Выдувал цветные хрустальные вазы, миниатюрные дворцы и фонтаны, стеклянные струи которых, переливаясь радугой, казались живой водой, а розы, украшающие фонтаны, нельзя было отличить от настоящих. Разве что стеклянные цветы не источали розовый аромат.

Аспараха восхищали поделки, но ещё сильнее одолевала тоска по дому.

«Когда я вернусь домой?» – спрашивал он дэва.

Синий дэв пообещал отпустить мальчишку, когда мастерство ученика превзойдёт мастерство учителя.

«Вот здесь, на этом самом месте я должен узреть шедевр», – говорил дэв, тыча пальцем в хрустальную поверхность изысканного столика.

Аспарах был старательным учеником, однако превзойти старого плута в мастерстве казалось делом безнадёжным. Каждый новый день Аспарах выставлял на хрустальный столик своё новое произведение, и каждый день учитель мотал головой.

«Не годится!» – Синяя ручища сметала очередную поделку ученика, и та разбивалась вдребезги.

Аспарах убирал осколки и давал себе слово, что завтра сработает лучше.

И вот однажды этот день настал.