Птичья гавань

Предполагалось, что я буду изучать литературу (последнее время я втянулся в школьную программу) или математику. Или, может быть, информатику. Мне хотелось бы заниматься информатикой, я был королем в QBasic среди средних классов, даже пытался изучать «Паскаль», до тех пор, пока сводный брат не переехал к своему отцу вместе с персональным компьютером. К сожалению, учителя ИВТ приходили к нам ненадолго, чтобы получить отсрочку от армии, и преподавали спустя рукава. В итоге каждый раз я писал одни и те же простые программы, чуть-чуть улучшая их, заранее получал свою пятерку, и играл на уроках, забывая навыки.

Все уходило на второй план, пока я думал о голых женщинах и плыл по течению. Решения откладывались на потом.

Директрисе и учителям было больше нечего сказать, на сцену вышли ребята из пятых-шестых классов, учительница музыки села за фортепиано, и началась самая ненужная часть мероприятия.

«Когда уйдем со школьного двора», — завыли ребятишки, мне стало стыдно, и я решил покинуть помещение.

На крыльце стоял Кузьма с сигаретой. Он сегодня надел брюки, светлую рубашку с коротким рукавом и галстук.

Зачем он так вырядился, было непонятно, никогда прежде не видел его при таком параде.

— Вот это красавец! — сказал я. — Дай-ка затянуться. Я взял у него сигарету и втянул несколько раз.

— Осторожней, детям столько нельзя, — сказал Кузьма.

— Сегодня буду пить, — пояснил я, — настраиваюсь на саморазрушение.

Голова сразу закружилась.

— Пошли домой, что там делать? — предложил он.

— Может, буханем сразу? Есть деньги?

— Надо переодеться, — ответил Кузьма, — а потом можно и бухануть.

— Прости, — осторожно заметил я и подмигнул, — но ты похож на фраера.

Он быстро хлопнул меня ладошкой по подбородку и поправил:

— На сутенера.

День был жаркий, мы вяло прошли мимо школы, и вышли на стадион. Я спросил у Кузьмы, не хочет ли он пойти в десятый? Он только отмахнулся.

— Зачем? Ты у нас умник, ты и иди.

— Пошли, — говорю я, — потом вместе в универ поступим.

Он закинул бровь так, что она ударилась о его «ежик»:

— Рехнулся, что ли?

— Но тогда ты должен мне один бой, — я даже схватил его за плечо. — Мне надо отыграться. Давай прямо сейчас? Рукопашная без борьбы.

Он скинул мою руку, огляделся по сторонам в недоумении. На стадионе никого не было, солнце пекло уже совсем по-летнему.

— Успеешь еще получить по башке.

— Да ладно, — у меня родилась необоснованная надежда на победу. — Я тебе прощу твой сраный долг, только давай немного побоксируем. Мне кажется, на этот раз тебе хана. Я созрел. Только галстук свой сними.

Ему было лень. Но я знал, что он не сможет устоять, если подобрать нужные слова:

— Ты должен мне сотку, Кузя. Мелкий жулик.

— Ладно, — он бросил свой пакет на молодую травку. — Мне даже галстук не придется снимать. Дрался бы лучше дальше с Кучей, мазохист.

Почему-то я разволновался, как на собственные именины, вот уж сомнительный подарок быть поколоченным. Я прыгал кругами — возбужденная макака. У меня тоже были длинные руки, но я не умел правильно бить. Боролся хорошо, а бить не получалось, если я сильно ударял человека, самому становилось больно. Нужно было избавиться от этого. Я был настырным купальщиком, не умеющим плавать. Кузьма выставил одну ногу вперед, нашел опору, стоял, грозный и бронзовый, толком даже не подняв рук, но это не значило, что он был безопасен. Я подскочил, кинул обманку рядом с его ухом, резко ткнул в бок, срезал лишнее пространство, и по инерции чуть не швырнул Кузьму через бедро, но он неожиданно сильно оттолкнул меня, отскочил, успев щелкнуть по челюсти, и сказал, будто одернул заигравшегося пса:

— Без борьбы.

— Извини, забыл.

Я нанес несколько ударов по его корпусу, вроде бы удачно, а потом Кузьма поймал мою руку, тряхнул меня всего, как куклу, крепко втащил в солнышко и бросил на траву. Я даже пернуть не успел, а он уже запрыгнул ногами мне на спину.

Похоже, он просто лично мне впервые продемонстрировал на что способен.

— Успокоился?

— Нет, — промычал я.

Тогда он уселся на спину, крепко взял меня за шею и сказал:

— А уебать и переспросить?

Я пытался повернуть лицо, чтобы ответить как-нибудь остроумно, но успел только почувствовать дыхание табачного дыма и увидеть фрагмент его верблюжьего лица да кусок галстука, и тут Кузьма ткнул меня рожей в траву, а сам слез. Он верблюд, я — лошадь-ублюдок, — подумал я зачем-то, — и нам не понять друг друга.

Только поднявшись я почувствовал боль в груди и подбородке.

Когда мы подошли к моей калитке, он вдруг достал деньги из кармана брюк и сказал:

— Могу отдать тридцатку. Остальное ты уже получил пиздюлями.

— Очень щедро, — ответил я.