Соловушка метнула в его сторону грозный взгляд, а после схватила пистолет и выстрелила в Бульбу, впервые попав. Парень сжался, прижимая колени к груди, и разрыдался от боли, что пронзила его ногу. Вой голосов слился воедино и ранил меткой стрелой в самое сердце. Гуров жестом приказал оставшимся людям уходить, заметив, что на улице уже начал розоветь рассвет. Он подошел к Бульбе и отвесил ему пощечину. В глазах парня блестели слезы. Он так сильно надеялся получить одобрение, а в итоге его отвергли. Он готов был ползти на коленях за Гуровым, чтобы тот смиловался. Он готов был кататься у него в ногах самым постыдным образом и молить о признании, ведь это пресмыкание помогло бы заглушить переживание убийства невинного. Скворец не обращал внимания на то, как быстро они ушли. Он сидел рядом с Соловушкой, прижимая ее голову к своей груди. Она протянула руку к Дрозду и коснулась дрожащими пальцами еще теплого лица. Скворец так и не смог взглянуть в это лицо. Он сидел спиной и пытался удержать Соловушку, что хотела обнять брата в последний раз. По его щекам катились слезы. Скворец зажмурился, чтобы выжать из себя остатки воды, а вместе с ней желательно стереть из жизни этот день. Соловушка кричала так сильно, что вскоре ее голос охрип, а слез уже не осталось. Из последних сил она схватила Дрозда за руку, прямо как в детстве, и закрыла глаза, представляя, что они вдвоем идут прогуляться по лесу. Она сжимала его ладонь в надежде в последний раз почувствовать тепло родного человека, но кончики его пальцев уже были холодными. Соловушка лежала на коленях Скворца, сжимая руку Дрозда так, словно он с минуты на минуту откроет глаза и улыбнется сестре, как это было всегда. Словно он проснется и отругает ее за то, что она лежит на холодном полу. Он постелет свою куртку и потреплет ее черные волосы.
— Прощай, Дрозд, я люблю тебя, — одними губами произнесла она.
Глава 17. Гнездо
Ночь была такой же жаркой, как и последние дни весны. Если зимой приходилось кутаться в стеганое одеяло, чтобы не проснуться простуженным, то теперь одеяло лежало комком где-то в углу кровати. Даже без одеяла в комнате спать было ужасно душно. Казалось, что на троих комната слишком мала, и воздуха здесь попросту не хватит на всех. Сизый пытался уговорить Сороку, чтобы она не закрывала дверь им в комнату ночью, но не удалось, потому она была категорически против того, чтобы слышать их храп еще сильнее. Правила касаемо второго этажа устанавливала Сорока, и касались они чаще всего мелких бытовых вопросов.
Нельзя было ходить без футболки. Даже в комнате, если дверь открыта.
Нельзя входить в ее комнату. Но в комнате парней она довольно часто бывала.
Нельзя ночью включать компьютер. Потому что экран ярко светит, и он очень сильно жужжит.
Курить на втором этаже тоже было нельзя. Но Сизый со Щеглом умело обходили это правило. Точнее, обходил его Сизый с помощью Щегла, что все это время стоял на шухере и поддерживал разговор.
— Надо вентилятор купить, — Сизый выпустил струйку дыма в форточку. — Хотя бы старенький какой-то, а то задохнуться можно.
— Думаешь, если купим, его нам в комнату поставят? — Щегол сел на подоконник. — Старшие себе заберут или Сорока отожмет.
— Тоже верно, — Сизый рассмеялся. — Может, уговорим Сокола как-нибудь нас всех на речку отвезти, — он прищурил глаза от удовольствия. — Ну, мечта, скажи?
— И правда, — Щегол улыбнулся. — Что у нас на завтра?
— На Восточный мой любимый поедем, — Сизый встал на цыпочки и затушил окурок об оконную раму с другой стороны. — Сокол договорился, чтобы мы встретились с Матросовым. Поспрашиваем его о Жукове. Навряд-ли что-то складное скажет, но хоть что-то.
— Жуть. Со всеми этими загадками.
— Да не бойся. Я же говорю, прорвемся, — Сизый сел рядом со Щеглом. — Не будем лучше о работе, а то самого уже потрясывает.