Птичий город за облаками

В конце пьесы он плачет. Аитон пробирается в сад посреди заоблачного города, разговаривает с великаншей-богиней и раскрывает Супермагическую Ультрамогущественную Книгу Обо Всем На Свете. В научных статьях, которые хранятся среди бумаг Зено, советуют переводчикам располагать листы в таком порядке, чтобы под конец Аитон и оставался в саду, узнав тайны богов и освободившись наконец от смертных желаний. Но дети, как видно, в последнюю минуту решили, что старый пастух не станет дочитывать книгу. Он съедает розу, предложенную богиней, и возвращается домой, к земным зеленым холмам Аркадии.

Летящим детским почерком под вычеркнутыми строками записана на полях новая реплика Аитона:

– Мир хорош и таким, какой он есть.

Глава двадцать третья Зеленая красота несовершенного мира

Антоний Диоген, «Заоблачный Кукушгород», лист Ψ

До сих пор продолжаются споры о том, где в повести Диогена должен находиться лист Ψ. К тому времени, когда была сделана копия, состояние листа настолько ухудшилось, что восемьдесят пять процентов текста оказались нечитаемы. Перевод Зено Ниниса.

…я очнулся…

…[оказался?]…

…с такой высоты вниз…

…ползали в траве, деревья…

…пальцы на руках, на ногах, язык, чтобы говорить!

…запах дикого лука…

…роса, [гряды?] холмов…

…сладость света, луна над головою…

…зеленая красота [несовершенного?] мира.

…захотел бы быть как они… бог…

…[голоден?]

…всего-навсего мышка, дрожащая в траве, в [тумане?]

…нежные лучи солнца…

…падаю.

Невдалеке от деревни лесорубов в Родопских горах Болгарии 1453–1494 гг.

Анна

Они живут в домике, который построил дед мальчика: стены из камня, каменный очаг, коньковая балка – очищенное от коры бревно, в соломенной кровле поселились мыши. За четырнадцать лет плотно утоптанные навоз, солома и кусочки съестного превратили земляной пол в нечто наподобие бетона. В доме нет ни картин, ни образо́в, а мать и сестра мальчика носят лишь самые простые украшения – железное колечко, нитка агатовых бус. Глиняная посуда тяжелая и неказистая, кожаные изделия все из недубленых шкур. Как видно, для всего, от горшков до людей, главная задача – выжить насколько возможно дольше. Ценится только то, что долговечно.

Через несколько дней после появления Анны и Омира мать мальчика идет на берег ручья и выкапывает мешочек с монетами. Мальчик отправляется один по дороге вдоль реки, вниз по течению, и через четыре дня возвращается с холощеным быком и подыхающим на ходу ослом. С помощью вола он кое-как вспахивает заросшие поляны выше по склону и засевает их августовским ячменем.

Мать и сестра мальчика смотрят на Анну без интереса, будто на разбитый кувшин. И в самом деле, что от нее пользы в эти первые месяцы? Она не понимает самых простых указаний, не может добиться, чтобы коза стояла смирно во время дойки, не умеет ходить за птицами, делать творог, собирать мед, сметывать в стога сено и поливать поля на горном склоне. Она почти все время чувствует себя тринадцатилетней неумехой, не способной выполнять хоть сколько-нибудь сложную работу.

Но мальчик! Он делится с ней едой, тихонько говорит ей что-то на своем непонятном языке. Кухарка Хриса сказала бы, что он терпелив, как Иов, и кроток, как лань. Он учит ее, как проверить, не завелись ли в ячмене тли, как почистить форель, чтобы закоптить ее, как наполнить котелок из ручья, не зачерпнув песку. Иногда она застает его в одиночестве в хлеву, или когда он перебирает старые силки на птиц, или стоит на обрыве над рекой, у трех больших белых камней, и лицо у него совсем убитое.

Может, она – его собственность, но он с ней обращается не как с имуществом. Он учит ее, как назвать молоко, воду, огонь; по ночам он спит рядом, но не трогает ее. Она обувается в большие деревянные башмаки – они принадлежали деду мальчика; его мать помогает ей сшить новое платье из домотканой шерстяной материи, листья на деревьях понемногу желтеют, луна прибывает и снова начинает убывать.