Птичий город за облаками

В нескольких сотнях шагов от них два грузчика развели костер, а двое других разделывают Луносвета – отсекают голову, отрезают язык, насаживают на вертел сердце, печень и обе почки. Они оборачивают бедренные мышцы в жир, закрепляют на пиках и держат пики над огнем. Матросы с барж, погонщики и грузчики сидят у огня на корточках, ждут, когда мясо зажарится. У Омировых ног сотни голубых мотыльков пьют воду из прибрежного ила.

Луносвет. Его мощный хвост, его раздвоенные копыта под мохнатой шерстью. Всевышний соткал его в чреве Красотки рядом с братом, он прожил три зимы и умер за сотни лиг от дома. Зачем? Древ лежит в тростниках и пускает ветры. Омир гадает, что тот понимает и что станется с прекрасными рогами Луносвета, и с каждым мигом трещина в его сердце все глубже.

В тот вечер пушки палят без остановки, осыпают ядрами стены и башни. Войску велено зажечь как можно больше факелов, свечей и костров. Омир помогает двум погонщикам срубить оливы и оттащить их к огромному костру. Султанские улемы[23] ходят между кострами, поднимают боевой дух. «Христиане, – говорят они, – дерзки и коварны. Они почитают кости и готовы умирать за мумии. Они не могут спать, кроме как на перине, и не способны час обойтись без вина. Они считают город своим, а он уже наш».

От костров ночью светло как днем. Мясо Луносвета путешествует в кишках пятидесяти человек. Дед, думает Омир, знал бы, что делать. Он бы распознал первые признаки хромоты, лучше бы заботился о копытах Луносвета, придумал бы какое-нибудь лекарство из трав и воска. Дед, различавший присутствие птиц там, где Омир их не видел, направлявший Листа и Шипа одним лишь цоканьем языка.

Омир зажмуривается от дыма и вспоминает, как погонщик под Эдирне рассказывал про грешника в аду. Черти, говорил погонщик, каждое утро наносят ему тысячи ран, таких маленьких, что он не умирает. Весь день раны подсыхают, покрываются корочкой, а на следующее утро, когда они только-только начинают заживать, их вскрывают заново.

После утреннего намаза Омир идет к Древу, которого оставил на пастбище, и вол не может встать. Он лежит на боку, один рог смотрит в небо. Мир поглотил его брата, и Древ готов отправиться следом. Омир встает на колени, гладит Древу бок, смотрит, как отражение неба дрожит в воловьем глазу.

Смотрит ли сейчас дед на то же облако, и Нида, и мать, и он с Древом – все пятеро следят за проплывающим над ними всеми белым очертанием?

Анна

Церковные колокола больше не звонят каждый час. Анна проходит через кухню – голод змеей разворачивается в животе – и останавливается в дверях, глядя в ночное небо над двором. Гимерий говорил, пока луна растет, конец света не наступит. Однако сейчас луна убывает.

– Сперва, – шептала вдова Феодора у очага, – будут войны между народами. Затем явятся лжепророки. Скоро звезды падут с неба, а затем и солнце, и все обратятся в пепел.

У Марии ноги стали совсем белые, в нужник ее приходится носить на руках. Они дошли до последней части кодекса, и некоторые листы настолько испорчены, что Анна разбирает одну строчку на три страницы. Ворона летит через небесную бездну, кувыркается между зодиакальными созвездиями.

С этих икаровских высот, паря на крыльях, осыпанных звездной пылью, я видел землю далеко внизу такой, какова она на самом деле: пригоршней грязи среди бескрайнего простора. Ее царства были не более чем паутинками, ее воинства – крошками. Потрепанный ветрами и опаленный, обессиленный, лишившийся половины перьев, я без всякой надежды летел между созвездиями, когда вдруг приметил далекое сияние, золотую филигрань башен, клубы облаков…

Текст обрывается. Строки расплылись от воды, однако Анна их сочиняет: город из серебряных и бронзовых башен, окна сияют, на крышах полощутся флаги, птицы всех видов и расцветок носятся кругами. Усталая ворона летит со звезд.

Вдалеке грохочут ядра. Пламя свечи дрожит.

– Он никогда не терял веры, – шепчет Мария. – Даже когда смертельно уставал.

Анна задувает свечу, закрывает кодекс. Думает о том, как Одиссея выбросило волнами на феакийский берег.

– Он обонял среди звезд аромат жасмина, – говорит она, – и фиалок, и лавра, и роз, винограда и груш, бесчисленных яблок и бесчисленных смокв.

Подле иконы святой Коралии стоит шкатулочка, которую Анна забрала в брошенной мастерской итальянцев. На треснувшей крышке – дворец с множеством башен. Писцы говорили, в Урбино есть люди, которые делают линзы, позволяющие видеть за двадцать лиг. Люди, способные нарисовать льва так похоже, что кажется, сейчас он выпрыгнет из страницы и съест тебя.