Птичий город за облаками

Наш господин мечтает создать библиотеку лучше папской, говорили они, библиотеку, где будут все когда-либо написанные книги. Чтобы она стояла до конца времен.

Мария умирает двадцать седьмого мая, все женщины дома молятся рядом с ней. Анна кладет ладонь сестре на лоб и чувствует, что та холодеет.

– Когда ты снова ее увидишь, – говорит вдова Феодора, – она будет одета светом.

Хриса поднимает Мариино тело легко, словно стопку высохшего на солнце белья, и несет через двор к воротам Святой Феофании.

Анна сворачивает аксамитовое оплечье – пять довышитых птиц в сплетении цветущих лоз. В какой-то другой вселенной, возможно, рыдает вся семья: их мать и отец, тетки, двоюродные братья и сестры, маленькая церковь убрана розами, певчие поют ангельскими голосами. Душа Марии плывет среди херувимов, винограда и павлинов, как на ее вышивке.

В кафоликоне[24] Святой Феофании монахини денно и нощно молятся перед престолом Божьим. Одна указывает Хрисе, куда положить тело, другая накрывает Марию саваном, третья уходит звать священника. Анна сидит на каменном полу рядом с сестрой.

Омир

После смерти его волов время рассыпается. Омира вместе с насильно завербованными христианскими мальчиками и рабами-индийцами отправляют к нужникам – жечь нечистоты. Они валят зловонную массу в ямы, заливают горящей смолой, потом Омир и мальчики постарше мешают в ямах шестами, шесты обгорают и становятся все короче. Вонь пропитала его одежду, волосы, кожу, и скоро, завидев Омира, люди кривятся не только из-за его лица.

Над головой кружат хищные птицы, мальчиков осаждают огромные безжалостные мухи. Май сменяется июнем, и между палатками нет тени. Исполинская пушка, которую они притащили с таким трудом, треснула. Защитники города перестали чинить свой разбитый ядрами частокол. Все чувствуют, что осада скоро кончится. Либо оголодавший город капитулирует, либо османы отступят, пока отчаяние и болезни не начали косить лагерь.

Мальчики рядом с Омиром говорят, что султан, да благословит его Всевышний и да продлит его царствование, считает, близится решающий час. Стены ослаблены во многих местах, защитники изнурены, и последний штурм их опрокинет. Лучших бойцов, говорят они, поставят сзади, а самых необученных и плохо вооруженных бросят вперед. Мы окажемся, шепчутся мальчики, между градом камней с укреплений и бичами султанских чаушей позади. Однако другой мальчик говорит, что Всевышний их сохранит, а если они погибнут, то в будущей жизни получат награды без числа.

Омир закрывает глаза. Как он гордился, когда любопытные дивились росту Древа и Луносвета, когда люди тысячами стекались хоть пальцем потрогать блестящую пушку. Способ уничтожить большое посредством маленького. Но что они уничтожили?

Махер садится рядом, вынимает из ножен кинжал и принимается ногтем соскабливать с лезвия ржавчину.

– Я слышал, завтра штурмуем город. На рассвете.

Оба Махеровых вола тоже давно пали. Глаза у него ввалившиеся.

– Это будет прекрасно, – говорит он, однако голос звучит неуверенно. – Мы нагоним на них страху.

Вокруг крестьянские сыновья сидят, держа щиты, копья, дубинки, топоры, молоты, даже камни. Омир так устал. Смерть станет избавлением. Он думает о христианах на стенах, о тех, кто молится в домах и церквях города, и гадает, как же один Бог может управляться с мыслями и страхами такого числа людей.

Анна

Вечером она присоединяется к женщинам и девочкам между внешней и внутренней стенами – таскает к парапетам камни, чтобы сбрасывать их на головы сарацинам, когда те пойдут на штурм. Все усталые и голодные, никто больше не поет гимнов, не ободряет других словами. Перед полуночью монах втаскивает на внешнюю стену водяной орган и принимается извлекать на него дикие завывания – будто стонет в ночи умирающее животное.

Как люди убеждают себя, что другие должны умереть, чтобы они жили? Анна думает о Марии, у которой было так мало своего и которая отошла так тихо. Вспоминает слова Лициния о том, как греки десять лет стояли под стенами Трои. Думает о троянских женщинах, запертых в городе, как те ткали и мучились страхами, не зная, выйдут ли когда-нибудь снова в поля, искупаются ли в море и выдержат ли ворота, или греки ворвутся в город и сбросят их младенцев с укреплений.

Она работает до рассвета, а когда возвращается, Хриса велит ей выйти во двор, а сама идет в кухню. Оттуда она выходит, неся в одной руке стул, в другой – ножницы с костяными ручками, принадлежащие вдове Феодоре. Анна садится на стул, Хриса оттягивает назад ее волосы, раздвигает ножницы, и Анна на миг пугается, что сейчас кухарка перережет ей горло.

– Сегодня или завтра, – говорит Хриса, – город падет.

Чиркают ножницы, Аннины пряди сыплются к ее ногам.

– Ты уверена?

– Деточка, я видела это во сне. А когда это случится, воины захватят все, до чего сумеют дотянуться. Еду, серебро, шелк. Но ценнее всего будут девушки.