Птичий путь

Первым спохватился Смотрящий и приказал выключить брандспойты: вода еще пуще раздувала огонь, словно туда плескали бензин. Того же потребовали пришедшие в себя и впечатленные зрелищем аналитики, будто бы узревшие мгновенное расщепление воды на химические составляющие, то есть на кислород и водород. Пожалуй, только они да начальник разведслужбы, не расстающийся со своим портфелем, не суетились, не паниковали, а ученые старики уже пытались изучать процесс горения: брали пробы воздуха, выделяемого газа и, рискуя жизнью, лезли чуть ли не в огонь, чтоб выхватить лепешки и комья остывающего бетона.

Пятиэтажный панельный корпус через полчаса уже был весь объят невидимым пламенем и начал осыпаться с грохотом и треском. Столб пыли поднялся метров на двести, и она не осыпа́лась, как это бывает обычно, а почему-то таяла в воздухе или вовсе уносилась еще выше, в стратосферу. Излучающего тепла тоже почти не наблюдалось, но внутри пожара температура была такой, что из целых еще бетонных плит стекал или с силой выстреливал жидкий металл – плавилась стальная арматура! Институт строили при Хрущеве, в шестидесятых, когда цемент на домостроительных комбинатах еще не воровали, крепчайшие, хорошо пропаренные плиты на глазах превращались в песок и пыль.

Оскол все еще пытался что-то спасти, но его удерживал Смотрящий, стоически наблюдавший за пожаром. Когда рассыпался третий этаж, он спохватился и куда-то позвонил. Через четверть часа на территории технопарка приземлился Ми-8, и спецназ в черном вывел с территории всех гастарбайтеров и оттеснил недорощенных гениев в перезревшую, прошлогоднюю кукурузу. Скоро в небе появился еще один вертолет и, сделав круг, сел возле нового офиса, к которому убежал Сторчак. Он и привел к горящему зданию Братьев Холиков. Из-за реактивного гула невидимого пламени не было слышно, о чем они переговариваются, но они смотрели и что-то живо, даже радостно обсуждали.

А уже догорал и обращался в песок первый этаж, испуская искристые брызги расплавленной стали. Потом неведомый адский огонь провалился в подвал, где было много техники, оборудования, коммуникаций и прочего металлолома, накопившегося за долгие годы, и куча песка теперь напоминала действующий вулкан, только вместо магмы из недр извергалась жидкая кипящая сталь, медленно остывая в лужах и ручейках. Напоследок из жерла высунулся и стал расти ярко-красный железный столп – огонь терял силу. Возвысившись метров на девять, эта стела обросла причудливыми натеками, затем побурела, почернела, взявшись окалиной, и в профиль стала похожа на полураскрытую пятипалую руку, устремленную в небо. Кто-то сразу заметил, что, если вложить в нее факел, она будет похожа на памятник, вечный огонь на могиле, и это всем показалось очень символичным – растолковывали как знак освобождения экономики от нефтегазовой зависимости.

Ведомые Смотрящим, Братья Холики с нескрываемым восторгом обошли вокруг пожарища, после чего сели в вертолет и улетели. Оскол теперь сам искрился и зачем-то всем пожимал руки, словно поздравляя с победой, – полуфабрикату, иностранным рабочим, аналитикам, горячо обсуждавшим между собой только что увиденное: «И всего шесть гранул! Девять граммов общего веса! А каков объем выделенной тепловой энергии!»

Охранники же в черной униформе еще оставались на территории, чего-то ждали, и когда приехал грузовик с ОМОНом, стали отнимать сотовые телефоны у всех подряд, без разбора, а гастарбайтеров и вовсе раздевали, обыскивали и голых укладывали на землю, лицом вниз. Потом подогнали два зарешеченных автобуса, набили их таджиками, узбеками, киргизами и куда-то увезли, а у всех остальных, в том числе у пожарных, взяли подписку о неразглашении и зачем-то выставили свой караул.

Пока горел лабораторный корпус, Корсаков стоял на одном месте и зачарованно взирал на странный огонь. Как только он вспоминал, что еще каких-то три часа назад держал во внутреннем кармане пиджака пакетик с топливом, так сразу начинал испытывать те же самые чувства, что были, когда он вез снаряженный фугас. И даже точно такая же сладострастная боль охватила позвоночник, едва из серого песка и пепла высунулась и окаменела черная стальная рука.

– Надо брать Алхимика, – заявил Сторчак на совещании, состоявшемся тут же, возле пожарища. – Вместе с его кустарной лабораторией.

Церковер живо поддерживал его, сам был готов бежать на задержание, никаких возражений Марата они не принимали и опять угрожали послать Филина. Кое-как удалось уговорить руководство на отсрочку в три дня, дабы не спугнуть Алхимика неосторожными действиями.

То ли так было потрясено воображение Смотрящего, то ли по иной, скрытой причине, но он в течение этих трех суток почти не отходил от остывающего вулкана. Сторчак вообще заметно изменился после покушения: сделался самоуглубленным, задумчивым, разве что иногда по лицу его скользила знакомая высокомерная улыбка – как будто спорил со своим соперником, а лицо все равно оставалось непроницаемым.