Птичий рынок

Когда-то очень давно, в пору моих первых литературных опытов, понадобился мне персонаж второго плана, одержимый какой-нибудь курьезной идеей. Чтобы он, допустим, ходил по инстанциям со своей идеей, а от него бы все отмахивались. Идею для него я придумал такую: надо изготовить шапочки вроде тех, в которых плавают в бассейнах пловцы, но чтобы из них торчали палочки, похожие на зубочистки, только чуть покрупнее (можно с внутренней стороны пробить гвозди, острием, стало быть, вверх, а шляпками вниз), эти шапочки необходимо надеть на петербургские памятники. Тогда голуби не будут садиться на памятники. Самому мне эта идея показалась очень смешной, чудаковатой, и хотя сочинение так и осталось ненаписанным, я от персонажа с его курьезной идеей решил не отказываться, держал его в уме для будущих замыслов. Но вот случилось мне очутиться в Италии, в Милане. Поднялся я на крышу собора Рождества Девы Марии и увидел с изумлением, что в Европе уже давно подобное практикуется. На головах многочисленных статуй, украшающих собор (если посмотреть на них сверху или сбоку), леса таких “зубочисток” – и голуби действительно на них не садятся. А может быть, написать все-таки? – как он ходил по инстанциям и все над ним посмеивались? – а потом он приехал в Италию, а там тебе раз – Европа! Ну и что-то еще. Надо подумать. В отличие от своего до конца не проработанного персонажа я идеей этого изобретения одержим не был, по инстанциям не ходил и не объяснял пользу идеи. А то, что меня в Италии обошли, – пусть. Но странно мне, что за все эти годы так и не позаимствовали наши чиновники, ответственные за чистоту памятников, этот зарубежный опыт, – не один же я ездил в Европу.

Возможно, у нас к голубиному помету относятся так же, как к исторической патине.

Майя Кучерская Котя Мотя

1

А было так.

Приближался Новый год, и тетя Женя, Тэ Же, да-да, вам тоже предстоит стать персонажем этого вообще-то совсем не документального опуса, Тэ Же созвала своих питомцев из кружка рисования-лепки и прочих полезных занятий к себе домой, как это и водилось, мастерить подарки для мам, пап, но на самом деле, конечно, бабушек.

В этот вечер поделок мне даже удалось сбежать со второй половины совещания по итогам года, прорваться сквозь засеянную огоньками железную плоть пробок, воткнуть машину между сугробом и мусорным баком, вбежать в лифт и, впав в обжитую московскую квартиру с небольшим отрядом сапожек в коридоре, сейчас же успокоиться. Здесь никто не торопился и не смотрел на часы. Милосердная Тэ Же сообщила мне, что я как раз вовремя, прямехонько на чай для родителей. Впрочем, две мамы и папа уже начали прощаться, их чада завозились в коридоре, и вскоре из родителей осталась я одна.

На кухне, казавшейся тесной от украшавшей ее стены керамических зверей, я отпивала горячий чай из голубой самодельной кружки, ела торт, незаметно отмякая от беспокойного рабочего дня и погружаясь в неторопливую беседу с Тэ Же и ее сыном Петей, смотрящим сквозь очки с кроткой печалью. Говорили об университете, в котором Петя учился и собирался уходить после зимней сессии в академ, потом о моей Сашке, Петя ее знал, когда-то – не так давно! – она тоже училась рисовать, лепить, выпекать вот такие же чашки у Петиной мамы.

Тем временем младшенькая, Дина, Динь, наносила последний слой блесток на что-то невообразимой красоты, и нанесла. И вошла в кухню. Тут всё и случилось. На кухне обнаружилась коробка, обычная картонная коробка, в коробке лежало сено, на сене сидел кролик. В крапинку, коричневого оттенка, с нежно торчащими ушками.

Во время нашего разговора зверь вел себя так тихо, что не было повода его заметить, я и не заметила. Но то я. А Динь. Войдя к нам, она, маньяк-сладкоежка, даже не взглянула на торт, еще не закончившийся, хрустящий и манящий, в грибочках на крыше, не увидела разноцветные шоколадные конфеты всех сортов – явно чей-то распотрошенный новогодний подарок. И почти не успела обрадоваться мне. Потому что увидела его. И застыла. Тэ Же послушно вынула зверя за уши из его дома и вручила Дине. Девице семи с половиной лет. Динь обняла его, и что-то в лице ее навсегда изменилось. Распрямилось и расцвело. Отдаленно это выражение напоминало то, с каким она нянчила мишку с красным сердцем, которое умело стучать. Но теперь всё было гораздо сильнее и целенаправленнее; совсем уж огрубляя то, что светилось в ее лице, можно было бы свести к глаголу “поплыла”. Вот только куда? На остров блаженства, конечно. Там спеют окутанные сладким ароматом желтые плоды мандрагоры, цветут гранатовые яблоки и наполняется соком виноградная лоза, там сосны полощат косматые верхушки в небесной лазури, играя с облаками в салки. Там курлычат в ветвях рассевшиеся, как котята, разноцветные райские птицы. А внизу, внизу по зеленым лужайкам бегают кролики. У них мохнатые ушки и смешные белые хвостики.