Птичий суд

– Я заплетал ей волосы, от соленой воды они отяжелели. Я всегда это делал, особенно перед ее концертами, потому что сама она совсем не умела. Потом мы решили прокатиться на лодке. У нас была старая, добротная четырехместная лодка. В сумерках мы спустили ее на воду. Взяли удочку и, шатаясь, забрались в лодку: я помню ее смех, когда я поскользнулся и чуть не упал за борт. Она гребла. Она обожала грести, сильными руками делая медленные, упорные движения. Стояла полная тишина, ветер стих, солнце зашло за горы. Мы разговаривали тихими голосами, чтобы в соседних домиках на берегу нас не услышали, и смеялись друг над другом. Так мы сидели в сгущающихся сумерках, я с удочкой, а она с веслами, был невероятно тихий вечер. Жара наконец-то начала спадать.

Я лежала, слушая его приглушенный голос, дыша так неслышно, как только могла, не хотела прерывать его, напоминая о том, что я здесь. Концерты, сказала я себе, она была музыкантом. Как я могу соревноваться с чем-то подобным?

– Конечно, погода была неподходящая для рыбалки, удочка была в основном развлечения ради, – продолжил он. – Но вдруг, как будто без причины, удочка выскользнула у меня из рук, это, должно быть, была огромная рыба, я инстинктивно бросился за удочкой за борт. Нур так же непроизвольно встала, весла выскочили из ее рук, и она упала, ударившись головой о край. Все случилось невероятно быстро, она оказалась под водой, в черном море, я нырял, но не мог найти ее, пришлось выплывать на поверхность несколько раз, чтобы глотнуть воздуха. Наконец я нашел ее на дне, поднял на лодку; весла уносило, мне пришлось плыть за ними, я не знал, стоит ли причалить к берегу или попытаться привести ее в чувство здесь, посреди… я изо всех сил стал грести к берегу, но, делая это, я понял, что ошибался, она безжизненно лежала, пока я греб. Я остановился и попробовал сделать ей искусственное дыхание прямо в лодке, снова передумал и решил причалить – все мои решения были неверными. В конце концов, мне удалось оживить ее и позвать на помощь, но прошло много времени. Она долго лежала в больнице.

– Господи!

– Через несколько месяцев из больницы ее перевели в инвалидный дом. Ничего не оставалось, кроме как ждать, когда она проснется.

Сердце подпрыгнуло, и я содрогнулась, почувствовав, как слезы подступают к горлу.

– И что потом?

– Шло время. Ничего не происходило. Я не видел ее.

Он долго сидел молча.

– А потом?

– Потом – ничего более. Пока две недели назад не зазвонил телефон. Ей стало хуже. Я должен был решить, можно ли им будет получить ее органы.

Я судорожно вздохнула.

– И?

– Да, – сказал он. – Все было кончено. Я приехал к ней. Провел у ее постели один день, ночь и еще один день.

Он помолчал.

– И все кончилось.

– Я пробуду здесь столько, сколько ты захочешь, – сказала я, закрыв глаза.

Солнце ярко светило в лицо. Я села в постели. В теле была легкая дрожь, спина затекла. Я повела плечами – суставы уже не болели. Последний приступ жара кончился. Я встала и подошла к окну. Солнце освещало вишневые деревья, усыпанные белоснежными цветами. Я подняла окно, и на меня подул свежий ветер. Утро было сверкающим и в то же время спокойным. Я вдохнула воздух. Услышала звук трещащих в лесу деревьев и птиц, бьющих крыльями между веток.

Новый мир.

Я увидела, как он поднимается по лестнице с пристани, с удочкой в руках. Он посмотрел на меня. Остановился и поднял руку, пересек сад и подошел к дому.

– Как ты?

– Я здорова.

Он облегченно улыбнулся.

– Что-нибудь поймал?

– Ничего.

Он продолжал стоять и смотреть на меня, одетую в тоненькую ночную рубашку его жены. Я посмотрела вниз на него. Он задержал было дыхание, чтобы что-то сказать, но вместо этого только улыбнулся. Казался чем-то смущенным. Так и стоял со своей удочкой. Я не знала, как сообщить ему, что я помню все, что он рассказал, и приняла все это в свое сердце. Просто стояла и смотрела на него, немного подавшись вперед. Вдруг я высунула руку в окно и неуверенно показала знак виктории. Наблюдала его реакцию со страхом, чуть не вывалилась из окна.

Он удивленно посмотрел на меня. И сделал тот же знак. Я кивнула со всей серьезностью и отошла от окна.

II