Птичьим криком, волчьим скоком

Нарубили лапника, следы замели, топор в озеро закинули. Для отвода глаз раздели мертвяка, одежу сожгли. Уговорились, как на расспросы отвечать, буде таковые, пошли к Вальжине. Застращали молодуху, синяков для убедительности наставили. Кабы одна была, не убоялась бы, а тут за двоих ответ держать пришлось. Смолчала на людях. Да только подглядели староста с сыном, как она над покойным убивается, отомстить сулит, решили – рано или поздно, а проговорится. Врага надо добивать, не жалеючи, даже если он – беззащитная женщина. Подкараулили одну, в лес затянули, да у сына в последний момент рука не поднялась, сызнова пришлось старосте грех на себя брать. После вывели из камышей припрятанную лодку, вывезли тело на середину затоки и сбросили в знакомый омут. Лодку же пробили и затопили в прибрежном иле. Перед старшими сыновьями тем же утром повинились, те струхнули сначала, перебранились с братом и родителем, да родство крепче чести-совести, не выдали, а теперь вот и рядом встали…

Они кинулись все вместе, как собаки на затравленного волка. Отброшенное одеяло распалось на клоки, Жалена едва успела откатиться в сторону из-под тройного удара, вскочила на ноги, выставляя вперед меч.

Староста хорошо выучил сыновей. Закаленные клинки взлетали и стакивались, вспыхивали и прыскали белыми хвостатыми искрами. Прижатая к дубу кметка отбивалась обеими руками – в левой меч, в правой – широкий тяжелый нож. Ловко отбивалась, но и только. Для ответного удара не хватало времени, троица слаженно и успешно изматывала Жалену, не давая передышки.

Староста и невесть как и когда очутившийся на ногах ведьмарь долго стояли друг против друга, примеряясь, затем, первым, серебристой рыбкой взлетел широкий меч, скользнул по тусклому кричному лезвию и ушел в сторону.

– Ловок, – одобрительно процедил бывший кмет, и ударил вдругорядь, хитро, без размаха. Ведьмарь снова отвел удар, не торопясь с ответом. Староста начал обходить его слева, выписывая мечом извилистые линии. Ивор не шелохнулся, даже не повернул головы вслед противнику. Небрежно отмахнулся через плечо от косого удара сверху вниз.

– Брезгуешь со мной лицом к лицу сойтись? – прорычал обозлившийся староста. – Больно гордый? Трижды увернулся, думаешь, и на четвертый раз не достану?

– Не хочу кричницу пачкать, – безучастно ответил ведьмарь, и в тот же миг старостин меч вывернулся из ладони, очертил в воздухе низкую дугу и улетел в кусты. То ли кричница подсобила, то ли скользнула по старостиной руке проворная змея, обдала холодом, стянув гибкие кольца на разом онемевшем запястье. – Но и четвертого раза тебе не дам… Кабы с самого начала на честный поединок вызвал, еще подумал бы. А иначе – невелика честь из-под твоего меча себе на потеху бегать.

Взревев от ярости и унижения, староста кинулся в рукопашную, привычно уходя из-под меча противника… и застыл, надломившись в коленях, наткнувшись грудью на встречную руку. Просто руку, без меча и даже не сжатую в кулак. Постоял так, не двигаясь и не падая, медленно стекленея недоуменно распахнутыми глазами, пока не перестал куриться изо рта едва заметный парок, тающий на морозе вместе с жизнью.

Ивор убрал руку, и мертвое тело рухнуло к его ногам. Обернулся к поединщикам. Бой утих сам собой, занесенные мечи медленно опустились, не довершив удара. По Жалениной щеке змеился тонкий ручеек крови, начинаясь от рассеченной брови.

Они попятились, все четверо, не в силах противиться животному ужасу, затопившему разум. Слабо светящимися, матово-бесцветными глазами ведьмаря смотрела на них сама Мажанна,[22] чей истинный лик открывается людям лишь на смертном одре, и оттого некому рассказать о нем живым. Да и не поверят они прежде своего часа.

Не жестокий. Не суровый. Не карающий.

Неотвратимый.

И потому заново подаренной жизнью прозвучал для старостиных сыновей хриплый, изломанный до неузнаваемости голос:

– Вы, трое… Забирайте его – и уходите.