Птичка над моим окошком

«Со стороны желудочно-кишечного тракта жалоб нет», – прочитала Августа и не могла не порадоваться. Не за себя – за желудочно-кишечный тракт, не имеющий жалоб на хозяина. Все-таки профессионализм и образованность друг без друга немыслимы.

Кумиром Августы был хирург, читавший им лекции по экстремальной медицине, – полный улет. Девичьи сердца таяли, как пломбир под солнцем. Вот кто говорил и оперировал одинаково виртуозно. И не только говорил и оперировал – все остальное тоже делал не менее виртуозно.

Кажется, она в институт тогда ходила, только чтоб увидеть этого хирурга – такого же, как этот враль и развратник, неотразимого. Слышала, спивается. Не выдержал собственного совершенства.

Н-да. Наверное, настоящий мужчина – это мужчина с какой-нибудь гнильцой, с каким-нибудь изъяном. Совершенству развиваться некуда, а изъян как раз и участвует в эволюционном развитии…

Так. Что у этого здоровяка дальше?

Плановое обследование… ничего не выявлено… Вывих ступни два года назад – и больше не единого обращения за медицинской помощью.

Между тем здоровяк Степура страдальчески морщился, смотрел виновато и нес, с точки зрения медсестры Татьяны Ивановны, полную ахинею:

– Любовь, вы, как врач, как гуманист… должны простить меня за дурацкий розыгрыш. Могу обещать, что этого больше не повторится. – Табличку на двери и бедж с инициалами на груди Августы Матвей проигнорировал – что взять с больного?

Нос у Татьяны Ивановны заострился от любопытства, она переводила пронзительный взгляд аргуса с одного на другого, пытаясь понять, что происходит, почему эти двое разговаривают на птичьем языке.

– Отставить разговорчики, – прервала поток сознания Августа. – Что беспокоит? – Гуманист взял верх над женщиной.

– Живот, – выдохнул здоровяк Степура.

– Ложитесь, – коротко приказала Августа, – согните ноги в коленях и поднимите футболку.

Впалый живот казался по-детски беззащитным, пупок – трогательным. Мышцы были в тонусе и выдавали болевой синдром.

– Когда ходили по-большому?

Краска стыда пробилась сквозь зелень, Матвей отвернул пунцовую физиономию к стене:

– Сегодня два раза.

– Стул жидкий?

– Не особенно, – сгорая от стыда, выдавил Мотя. Не так он представлял очередную встречу с ангелоподобной Любовью, ой не так.

– Что ели?

– Как обычно – мясо, вино, фрукты. – Прозвучало так пижонски, что Матвей покраснел еще больше.

Августа дотронулась до горячей кожи, испытывая незнакомое волнующее покалывание в пальцах. Этого только не хватало.

От прикосновения прохладной руки тело Матвея пошло пупырышками, но ладонь была вкрадчивой, как и голос.

– Так болит?

– Нет, – пропыхтел Мотя, напряженно следя за движением руки – ладонь прощупывала подвздошную область.

– А так? – Рука сместилась вниз.

– Тоже нет.

Теплые пальцы погрузились в подреберье.

– А так?

– Не болит.

– А так?

– Не болит! – Матвей уже не чувствовал никакой боли и почти уверил себя, что вовсе ничего не было, а если и было, то совсем не опасное, так, какая-нибудь ерунда. Колика.

И тут вероломная врачиха (ох, не зря он всегда боялся этих садистов) резко отпустила скромную плоть – от острой боли Матвей глухо охнул.

– Где отдает?

– Здесь, – ткнул дрожащим пальцем.

– Лягте на правый бок. – Интонации были в точности как по утрам за стеной: «И-и – раз, и-и – два… А кто у нас ум-ный…»

Матвей неловко перевернулся на бок.

– Когда первый раз почувствовали боль? – продолжала допрос докторша.

– Позавчера вечером, – разлепил сухие губы Матвей.

– Рвота была?

– Нет.

– Температуру мерили?

– Нет.

Прохладная ладонь легла на лоб, блаженство заструилось прямо в воспаленный мозг. Обессиленный, Степура прикрыл веки и только теперь понял, как устал от боли.

– Где болит?

– В боку.

Как обычно, в момент диагностики, Августа ощутила легкий толчок в груди и внезапную вспышку в сознании.

– Острый аппендицит. – Слова прозвучали как удар хлыста.

– Ё-мое, – запаниковал Мотя, – вы уверены?

– Уверена. Татьяна Ивановна, у хирурга прием закончился?

– Конечно, – буркнула медсестра, – времени-то уже…

– Тогда вызовите, пожалуйста, скорую.

Проводив глазами мосластую фигуру в белом халате и выждав, пока та скроется за дверью, Матвей попросил:

– Любовь, простите, я телефон не взял с собой, а мне бы маме позвонить.

– Да-да, пожалуйста.

Передав трубку, вернулась к столу – заполнять карту. Это же надо так завраться! Даже имя себе чужое присвоила.

В голове кружилось нахальной мухой: «Теперь домой придется по-пластунски проползать и пробираться по стенке на полусогнутых, чтоб не попасть в фокус оптического прицела соседней квартиры номер 22. Интересно, долго это будет продолжаться? Хоть меняй жилплощадь».

И все из-за этого блудливого кота – Августа метнула полный негодования взгляд на бледного, как спирохета, Степуру.

Думать плохо о больном – усугублять его нездоровье, одернула она себя. Это немудреное правило им вдолбили на кафедре психологии. Августа отогнала мрачные мысли. Ничего-ничего. Пусть вылечится, она потерпит. Потом она ему устроит. «А как же клятва Гиппократа?» – поинтересовался скептик.