Птички в клетках (сборник рассказов)

— Это длинная история. Сугубо интимная. Как-нибудь в другой раз. Меня больше интересует Кристина. Надо признать, она отлично сыграла роль.

— Что за чушь вы несете, — сказала Рода. — Наступает время, когда сочувствию приходит конец. Я иногда думаю о ней. Должно быть, ужасно в течение многих лет жить в вечном страхе, что тебя в конце концов разоблачат.

Удовлетворение в ее голосе неприятно поразило Чатти. У него пропало желание пытаться обворожить ее.

— Не думаю, чтобы совесть ее беспокоила, — сказал он весело. — Думаю, она вообще ничего не боялась. Отсюда и мое замечание об отлично сыгранной роли. Она ее знала назубок. Ей нравилось играть, каждый раз добавляя новые штрихи. Такое может себе позволить лишь истинный профессионал! В общем, довольно банальная история, но какой потрясающий успех! Как все продумано! А какая память! И надо было заставить Ронни все это полюбить.

— Теперь все кончено, — сказала Рода. — Она его навсегда потеряла.

— Верно, — сказал Чатти. — Но истинная беда в том, что она потеряла Поля.

— Вы с ума сошли, — сказала Рода. — Неужели вам не ясно, что его никогда не было.

— Да, знаю. Она его придумала. Еще хуже. Она потеряла своего единственного друга.

Чатти был рад видеть, как безупречная Рода смешалась.

— Вы хотите сказать, что не одобряете моих действий, — сказала она.

— Вы делали то, что вам подсказывала ваша совесть, — сказал Чатти.

— Чувствую, что я вам явно не по душе, — сказала она. — Неужели ни у кого уже не осталось чувства морального долга? Вы были с ней знакомы. Я считала своим долгом все рассказать вам. Это единственное, что мною руководило.

Рода взяла сумочку.

— Диана, любовь моя, — позвал официантку Чатти. — Кажется, мне нужен счет.

Пока Чатти расплачивался, оба молчали, затем Рода сказала:

— Спасибо за прекрасный вечер. Приезжайте к нам как-нибудь. Ронни будет рад.

— Сто тысяч фунтов? — спросил Карво. — Кто тебе сказал?

— Клотильда, — сказал Чатти. — Сторонница папы. Помнишь альбигойцев…

— Но мы же от них отказались, — сказал Карво.

— Знаю, — сказал Чатти. — Мне вспомнилось бегство любовников через Пиренеи вместе с Клотильдой, которая докопалась до истины и из ревности выдала их инквизиции. Рода Джонсон. Еще одна трагедия в моей жизни. Я заглянул в душу добродетельной женщины, чего никогда не следует делать.

Карво пропустил это мимо ушей.

— Вот если бы этот сюжет дать шведам, — осторожно начал он, — они бы сделали отличный фильм.

— При чем здесь шведы, при чем здесь альбигойцы. Здесь явно попахивает Англией, ее западным побережьем. Поль — чистейший вымысел. Зато его поместье можно было использовать как надежную гарантию платежеспособности, особенно после его смерти.

— О ком ты говоришь? — спросил Карво.

— О Поле, брате Кристины.

— Но он мертв.

— Ты плохо слушаешь, — сказал Чатти. — Вспомни, что он должен был бы ей оставить. Она тебе говорила?

— Говорила, а что? — удивленно спросил Карво.

— А то, что все историки рано или поздно сходят с ума. Из-за тяжкой и нудной работы. Давит на психику. У них возникает чувство величия, и они уже не в состоянии отличить, где кончается история и начинается личная жизнь. К тому же им плохо платят. Ей нужны были деньги. Так что винить некого, — сказал Чатти.

— Когда Джонсоны уехали? — спросил Карво.

— Они не уезжали. У нее нервное расстройство, и ее поместили в частную лечебницу.

— Ты говорил. Когда это произошло?

— Давно.

Чатти вынул записную книжку:

— Четвертого октября.

И тогда случилось невероятное. Карво, не помнивший дня рождения своей жены, страдалец, забывавший даты своих нескольких свадебных годовщин, человек, за которого всю работу выполняли подчиненные, который жил у всех на виду, удивил Чатти сугубой интимностью своего поступка: он вынул миниатюрную записную книжицу. Чатти видел ее только однажды, в дни болезни Карво. Он даже видел страничку, куда ежемесячно, каждый первый вторник, Карво заносил свой вес. Карво открыл книжицу и сказал:

— У меня тоже помечено четвертое октября. А отчего ты запомнил этот день?

— Чувство потери, — сказал Чатти. — Она исчезла.

— Не знал, что она что-то значит для тебя, — смущенно сказал Карво.

— В том-то и дело, — сказал Чатти, — я и сам не знал. Об этом думаешь по ночам.

— Чатти… — начал Карво. — Нет, не хочу лезть в твои личные дела.

— Между нами ничего такого не было. Она мне больше нравилась, когда была толстой и грязной. Я пригласил их на ферму, но она отказалась. Я обиделся, но теперь понимаю, что зря. И все же это могло бы их обоих спасти.

Карво нажал кнопку и попросил прислать машину.

— Сто тысяч, — сказал Карво, но как-то мягко, отрешенно и одновременно с восхищением, как человек, оказавшийся свидетелем еще одной лопнувшей финансовой затеи, уплывающей под мостами Темзы в открытое море.

— Прикажи шоферу подождать, — сказал Чатти. — Карво, я не хочу лезть в твои личные дела. Хочу только прояснить один момент.

Когда морщины на лице Чатти разглаживались, Карво знал, что отделаться от него невозможно.

— Ладно, если тебе уж так хочется знать, она холодна как камень, — сказал Карво. — Мне это стало ясно… еще у Холлиншедов.