Птички в клетках (сборник рассказов)

Упоминание преисподней очень сильно подействовало на мистера Льюиса. Преисподняя была для него реальностью, он верил в ад. Когда он читал эти слова в Священном писании, у него перед глазами взлетали языки пламени, как над домнами Суонси. "Ад", "преисподняя" были возвышенные термины его профессии, человек, изгнанный из лона церкви, не вправе их употреблять. Богохульство и алкоголь — и то и другое было мистеру Льюису отвратительно. От одной мысли о спиртных напитках в церкви у него всю душу выворачивало. А этот Морган нагло развалился там внизу под старым аналоем, подпирающим просевший пол (так он сам определил свое местонахождение), и потягивает виски из горлышка!

— Как вы сюда проникли? — строго спросил Льюис через дыру. — Вы что, были вчера в церкви, когда я запирал?

Ответ старика прозвучал уже не так самоуверенно, в нем даже послышалась некоторая уклончивость:

— Своим ключом открыл.

— Своим ключом? Единственный ключ от церкви находится у меня. Откуда вы его взяли?

— Мой старый ключ. Всегда у меня был.

Спасатель, двигавшийся позади Льюиса, пятясь, выполз обратно на свет божий.

— Порядок, — сообщил он остальным. — Он до него добрался. Сцепились — клочья летят.

— Вроде как хорька в нору запускают, — заметил полицейский. — Я, когда мальчишкой был, ездил с отцом хорьковать.

— Вы свой ключ должны были возвратить, — говорил мистер Льюис. — Вы что же, и раньше сюда приходили?

— Приходил, но больше уже не буду, — отозвался старик Морган.

В дыру струйкой сыпался мелкий сор, как песок в песочных часах, напряженная древесина балок стонала, в ней что-то громко тикало.

Мистер Льюис чувствовал, что наконец-то, после стольких лет, он сошелся лицом к лицу с дьяволом — и дьявол попался, дьявол повержен. А тиканье в бревнах продолжалось.

— Люди из-за вас жизнью рисковали, сколько часов копали, выбивались из сил, — укоризненно сказал Льюис. — Я порвал на себе…

Тут тиканье стало еще громче. Пол вдруг с надсадным стоном покачнулся, накренился, раздался оглушительный треск.

— Подломилась, — отрешенно произнес снизу Морган. — Ножка аналоя не выдержала.

Балки обрушились. Дыра под Льюисом широко разверзлась, и он едва успел ухватиться в темноте за какую-то доску, покачнулся и повис на руках над бездной.

— Падаю! Помогите! — в ужасе заорал он. — Помогите!

Ответа не было.

— Господи! — воззвал Льюис и задрыгал ногами в надежде нащупать упор. — Где вы, Морган? Ловите меня! Падаю.

Хриплый стон вырвался из его груди, руки не выдержали, разжались. И Льюис полетел вниз. Он пролетел ровно два фута.

Пот бежал у него по ногам, на лице размазалась грязь. Мокрый как мышь, он стоял на четвереньках и ловил ртом воздух. Потом перевел наконец дух, но не отважился заговорить в полный голос.

— Морган! — срывающимся шепотом позвал он.

— Одна только ножка подломилась, остальные три держат, — невозмутимо произнес скрипучий, старческий голос.

Льюис, обессиленный, лёг ничком на землю. Стало тихо-тихо.

— Неужто ты никогда не испытывал страха, Льюис? — немного погодя спросил Морган.

У Льюиса не хватило силы ответить.

— Такого страха, что выедает душу, — спокойно продолжал старик Морган, — и остаешься трухлявый и пустой изнутри, как пень, источенный червием, как трухлявый, гнилой апельсин. Дурак ты был, что сюда за мной забрался, — рассуждал Морган. — Я за тобой не полез бы.

— Полез бы. — Льюис нашел в себе силы возразить.

— Да нет, не полез бы, — повторил старый Морган. — Мне страшно. Я старый человек, Льюис, и нет моей мочи это терпеть. Я тут, как начались бомбежки, каждую ночь прячусь.

Льюис прислушался: голос Моргана был сиплым от стыда, в нем узнавалась шершавость земли, тертого-перетертого Адамова праха. Бренный Льюис, из плоти и крови, в первый раз услышал бренного, из плоти и крови, Моргана. Хриплый, грубый, так разительно непохожий на звучный бас, которым он пел, голос Моргана звучал теперь скромно, как бы тушуясь.

— Очухаешься — подпевай, — говорил Морган. — Я пока соло еще стиха два вытяну, но на много меня не хватит. Виски выпито. Так что давай пой, Льюис. Даже если и не услышат, все равно легче будет на сердце. Веди тенором, Льюис.

Наверху, в свете дня, разгладились горестные складки на лицах спасателей, ухмылка тронула рот церковного старосты.

— Ишь заливаются, — кивнул он. — Валлийская хоровая самодеятельность.

Двуспальная кровать

Перевод С.Фридриха

По запруженной машинами мостовой сквозь удушливую копоть лондонских сумерек двое рабочих, перекинув через плечо веревки, тащат диван-кровать. Задний рыжеволос, капельки пота усиками блестят над верхней губой, рот напряженно сжат, голубые глаза смотрят угрюмо. Груз пригнул ему голову, а размеренный шаг толстозадого напарника заставляет его рысцой бежать на цыпочках. Идут они быстро.

Путь им преграждает красный свет.

— Далеко еще? — спрашивает передний, не оборачиваясь, так как шею стянуло веревкой.

— Что точно, то точно, — откликается задний.