Птица

Двор в этот час был абсолютно безлюден, лишь в проезде между домами напротив блуждала чья-то тень. Вот она вышла под фонарь. Средних размеров собака двигалась медленно, в поисках куска еды обнюхивая заборы, углы домов и беспрестанно виляя хвостом. Странно, просить ведь не у кого. Может, привычка бездомной псины, всегда готовой подлизаться к сердобольному прохожему. Может, врожденный оптимизм вечно голодного существа. Ведь рано или поздно искомый кусок будет найден. Бог наверняка есть, и он добрый. Но пока он спит, я возьму его работу на себя. Или побуду орудием в его руках – как ему самому больше нравится. В холодильнике лежал кусок вареной колбасы, к которой я так и не притронулся. Людям употреблять не стоит, а для собаки в самый раз. Я вернулся на балкон и посвистел. Собака подняла морду и посмотрела на меня заинтересованно, чуть ли не улыбаясь. Лохматая, поджарая, под длинной шерстью угадываются тугие мускулы. Совсем беспородная, но красивая какой-то свободной, не завистливой, честной красотой. Помахал ей колбасой. Села, облизнулась. «Лови!» Сучка сначала отскочила, решив, что снаряд летит в нее. Потом рванула к подачке и остановилась, обнюхивая. Хвост замер. Снова посмотрела на меня, будто спрашивая: «Это точно мне? Это действительно можно?» Я кивнул. Псина снова понюхала, снова посмотрела и отошла в сторону. Я знал, я чувствовал. Тачанскую колбасу не жрут даже бездомные сучки. Выбросив окурок уже третьей сигареты, я прошел в комнату, упал на диван и сразу заснул.

Ни сегодня, ни завтра встретиться с Виталиком не получилось. Наутро я проснулся поздно, с температурой и жуткой болью в горле. Ночной рейд на балкон не прошел бесследно. Мать заявила, что никуда меня не отпустит, да я и не спешил. Напившись чаю с медом, я исходил потом, завернувшись в одеяло и перечитывая книги моего детства. Дома пришлось проваляться два дня. Наутро третьего боль в горле прошла, осталась только слабость в ногах, и я решил дойти, наконец, до Птицы.

Пока я болел, похолодало. Распускалась черемуха, и я вспомнил, что жители Тачанска всегда связывают ее цветение с майскими холодами. Идти до дома Птицы было минут пять, брать машину не имело смысла. Жители маленьких городков не любят успешных земляков-иммигрантов, хоть и с удовольствием рассказывают истории про них. У меня не было уверенности в том, что Виталик сразу примет мое вызывающее по меркам Сортир богатство. Такая машина здесь могла быть только у бандита, чиновника или прокурора. Честные люди в Тачанске на таких машинах не ездят. А еще я боялся матери Птицы. Окажись она дома, начнутся расспросы – где я и как. И ответы на них станут поводом для упреков Виталику.

* * *

Мы с Птицей писали наш первый альбом. На полу стояла запыленная и заляпанная магнитола «Филипс». Птица играл на гитаре, на басу подыгрывал Сервантес. Я за неимением слуха получил в руки маракас. В закутке между диваном и окном стояли бутылки портвейна «Три топора». Птица пил больше всех, в перерывах между песнями шутил и сам же заливался коротким смехом. Маленькие глазки превращались в щелки, скулы выступали вперед, а между ними сверкали два белых зуба на фоне пустого рта. Портвейна оставалось мало, очертания бетонных коробок за окном стали нечеткими, а песни, наоборот, звонче и веселее, когда дверь в нашу комнату открылась.

– Виталик, да ты издеваешься над матерью!? Времени одиннадцатый час! Люба с третьего приходила уже!

Птица отложил гитару и пошел разбираться. Мы допивали и слушали только что записанные вещи. В большой комнате разговор перешел на крик, и вскоре в дверях появился Виталик.

– Мне на работу завтра к пяти! О матери-то подумай!

– Да ты не мать, ты крокодилица!

Птица захлопнул дверь. Тогда, взяв с собой гитару и магнитолу, мы ушли гулять на кладбище, где пили и пели еще и еще – почти до рассвета.

* * *

До дома Птицы оставался какой-то квартал, и тут я увидел знакомую фигуру. Спутать эту нелепую, чуть подпрыгивающую походку невозможно было ни с чем. Сосед Птицы Антон учился на какого-то слесаря и был, как он сам себя называл, первым официальным фанатом «Льется песня».

– Антоха!

Прохожий обернулся и заводил головой в разные стороны – мимо меня. Видно, я изменился куда сильнее.

– Антоха, что, не узнал? – я помахал рукой и пошел навстречу. Антон тоже сделал несколько шагов и остановился. Никакой радости в его взгляде я не увидел.

– А, Андрей. Быстро ты приехал.

– Почему быстро? Как обычно.

– Ну, главное, успел.

– Надеюсь.

– А кто тебя звал?

– Да никто. Сам приехал. Давно здесь не был. К Витале вот сейчас иду.

– И я.

Мы пошли вместе, но больше Антон ничего не говорил. Я тоже молчал, понимая, что этот парень может думать про москвичей, пусть даже когда-то они и назывались друзьями. До дома Птицы оставалось совсем немного, когда Антон нарушил молчание.

– А знаешь, Виталя ведь тебя часто вспоминал, ждал, что ты вернешься, и всё будет как раньше, – Антон криво усмехнулся, – хотел даже в Москву ехать к тебе.

– Что значит, как раньше?