Птица. Каньон дождей

Ответа не последовало. Дыхание не изменилось, да и чужие чувства оставались такими же. Тогда Птица решительно открыла скрепленную из дощечек калиточку, запиравшую закуток — благо она закрывалась на деревянную задвижку, которую легко было поддеть пальцем. Прошлась по пещере, вслух желая, чтобы потроха разбойников достались зменграхам. Еле-еле нашла плошку с остатками масла и фитилем. Зажгла ее и вернулась в закуток, не забыв аккуратно задвинуть щеколдочку — а то придут эти двое ослов и разоруться, что она лазила в их вещах и трогала их драгоценное барахло.

Дыру, ведущую в еще одну пещерку, Птица теперь увидела хорошо. Узенькая, низкая. Чтобы пробраться сквозь нее, придется нагнуться чуть ли не до пола. Помещение, в которое попала Птица, было не таким холодным, может, потому, что к одной из его стен примыкала печка, и потому воздух не так быстро остывал — все-таки пещерка была более укромной и закрытой, чем основное жилище разбойников.

Тут Птица и увидела мальчика. Он был такого же возраста, как и Еж. Худой, смуглый, грязный. Мальчик лежал на охапке сена, стараясь как можно плотнее завернуться в какую-то рваную тряпку. Глаза его были прикрыты, лицо показалось красным, губы — распухшими и потрескавшимися.

— Ты кто? — растерянно спросила его Птица.

Мальчик, наконец, раскрыл глаза, моргнул, пробормотал:

— Никто, — и отвернулся.

Ну, и ладно. Не хочет говорить — как хочет.

— Пить принести? Я видела тут воду в ведре, — снова спросила Птица. Ну, а что еще спрашивать?

Мальчик еле заметно кивнул.

Птица снова вернулась в первую пещеру, порылась среди посуды, сваленной тут же у печки на низкую скамейку. Нашла железную кружку, сполоснула ее, набрала воды и вернулась к мальчику. Приподняла ему голову и удивилась:

— Ничего себе, какой ты горячий. Точно печка. Захворал, что ли?

Мальчик припал к кружке и мигом осушил ее. Птице даже показалась, что кружка нагрелась от его губ.

— Можно еще, — почти прошептал мальчик.

— Ладно. Можно еще, — Птица снова сходила за водой и опять напоила своего нового закомого.

— Ты заболеешь от меня, — пробормотал мальчик.

— А что с тобой? Лихорадка?

— Красная лихорадка. Все наши в деревне заболели. Я хотел пробраться в Каньон дождей, да заплутал. А эти двое поймали меня и решили продать при случае в караван какой… — мальчик отдышался, после продолжил, — а тут я слег. И они велели держаться в этой пещере и каждый вечер жгут какую-то свою вонючую траву, чтобы самим не заболеть. Говорят, что если оклемаюсь — они продадут меня. А если нет — значит, судьба моя такая, и все равно я бы сдох у своих родителей…

— Ослы они, вот что. И меня поймали, и хотят тоже продать в караван… А я жила в Каньоне Дождей…

— Так они в Каньоне уже воруют людей? — Мальчик от удивления открыл глаза и приподнялся на локте. — Если здешние старейшины узнают — отрубят им головы…

— Я жила у старейшины Каньона Дождей, у Саена. Я была его… домохозяйкой и…

Птица запнулась. А кто она была Саену? Не сестра, не жена, не любовница. Кто она? Подруга, что ли?

— Я была подругой его. Он хорошо ко мне относился. И к мальчику моему, к Ежу тоже хорошо относился. Еж мне не брат, но мы росли с ним вместе.

— Повезло вам, — устало выдохнул мальчик и опустился на сено, — а мне суждено умереть в темноте. Хвала духам, что хоть ты пришла и принесла свет. И напоила меня. Так хотелось пить — страшное дело. И думал, что умру во мраке. Страшно это — умирать в темноте.

Оба замолчали. Птица не знала, что сказать. Не станешь ведь уверять мальчика, что он не умрет, что поправиться. И так ясно, что смерть совсем близко подобралась к нему. Вон, еле дышит, и сердце стучит так часто, что того и гляди остановится.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Лаик мое имя. Мать так звала…

— А меня зовут Наилена. Но Саен кликал Птицей. И ты так зови, мне так больше нравится…

— Птица? Красиво звучит… Значит, свет и воду мне принесла Птица…

— Выходит, что так…

Опять замолчали на какое-то время. Лаику было слишком тяжко разговаривать, а Птица не знала — о чем еще говорить. И так все было ясно.

Глава 5

Раздался еле слышный шум шагов, загремела дверь.

— Это ты виноват! Полез со своим — плащ у нас, добыча у нас, отдадим вам должок скоро! Дурень ты, Мыгх, дурень. Не зря маменька называла тебя олухом, не зря! И зачем ты навязался только на мою голову! Что теперь жрать-то будешь?

— Да кто ж его знал… Я ж не знал, что он заберет и плащ и сапоги за долги. И должны-то ему десяток медяков, а поди ж ты, все забрал, гадина клятая. Хамма так и не увидела нашу добычу…

— Хорошо хоть о девушке ты не ляпнул ничего. И как это язык твой не проболтался? Дурень, как есть дурень, и говорить больше нечего!

— Да не виноват я, говорю тебе! Он сам стал спрашивать — когда долг, мол, отдадите. Вот я и сказал, что продадим Хамме добычу свою и вернем. А он хвать у меня плащ и сапоги да как врежет мне в дыхалку… я и свалился…

— Свалился… — передразнил Хум, — где девчонка наша?

Птица торопливо выбралась из пещерки и молча глянула на злые лица разбойников.