Птица-хохотунтья.

К счастью, прежде чем Питер успел призвать Всевышнего, чтобы тот поразил оболтуса на месте ударом молнии, у его локтя внезапно материализовался  капитан. Исходивший от него аромат чеснока сразу перебил запахи копры, гуано и шести крайне упрямых коров, которых палубная команда с громкими мелодичными криками старалась разместить на палубе.

— Сэр, — сказал капитан столь глубоким и густым голосом, что, казалось, его должно было быть слышно даже в машинном отделении, — я капитан, Аристотель Папайятокопулос. Я к вашим услугам. Зовите меня просто — капитан Паппас. Здесь все меня так зовут, потому что им очень трудно неправильно произносить мое имя.

— Трудно неправильно произносить ваше имя? — переспросил Питер, думая, что ослышался.

— Да, сэр, у всех всегда возникают трудности, потому что они неправильно произносят мое имя.

Питер почувствовал, что разговор с капитаном Паппасом будет таким же содержательным, как и тот, который он только что имел с тем, кого он принял за его помощника.

— Очень рад вас видеть, капитан, — начал он. — Меня зовут…

— Румба, танго, вальс, — перебил его капитан, задумчиво скривив лицо, — полька, нет,… квикстеп, нет,… — Фокстрот! Ну, конечно!

— Что, прошу прощения?

— Не извиняйтесь, мистер Фокстрот. — Я запоминал ваше имя с помощью мнемоники… это греческое, вы понимаете… мнемоника для запоминания.

— Но меня зовут не Фокстрот, — озадаченно растерялся Питер.

— Разве нет? — переспросил капитан, удивленно прищурившись.  — Что же тогда? Может быть, Пасодобль, а??

— Нет, — твердо сказал Питер, — меня зовут не Пасодобль, а Фоксглав! [6]

— Фоксглав… Наперстянка… — Капитан Паппас недоверчиво уставился на него. — Где же танцуют эту  Наперстянку?

— Ее не танцуют… это что-то вроде… ну, это что-то вроде цветка, — объяснил Питер, впервые в жизни почувствовав неадекватность своего имени.

— Цветок… вы имеете в виду цветы, как в садах? 

— Ну да, — ответил Питер.

Капитан навалился всей своей массой на перила и закрыл глаза.

— Фоксглав… — произнес он глубоким властным голосом. — Так… наперстянка, роза, георгин, анютины глазки…

— Интересно, если… — попытался вклиниться Питер.

— Анютины глазки, тюльпан, подсолнух, колокольчик, — продолжал капитан, не обращая на это внимания, демонстрируя широту своих ботанических знаний, — бегония, кувшинка, лютик, фоксглав.

Он открыл свои крошечные черные глазки, улыбнулся Питеру и торжествующе произнес:

— Все. Теперь ваше имя навеки в моей памяти! Это отличный способ запоминать, не так ли? Греческий метод… превосходный… самый лучший, да? 

— Да, — Питер постарался, чтобы его голос звучал приветливо, — а теперь я хотел бы знать, не будет ли слишком сложно показать мне мою каюту, отнести туда мой багаж, а затем принести мне прохладительный напиток?

— Конечно, конечно. Калаки покажет вам каюту. Сейчас все будет сделано, не беспокойтесь ни о чем, черт возьми. — Далее капитан, перейдя на пиджин-инглиш, что-то сказал, предположительно, своему помошнику.

Тот тут же крикнул себе на помощь еще двоих, и, расхватав багаж Питера, все трое исчезли в недрах корабля.

— Пойдемте за ними, любезный сэр, — сказал капитан, сопровождая свою речь величественным  жестом, — я отведу вас в каюту… Лучшую на всем корабле! Лучшая каюта для нового помощника Шефа!

— Вы знаете, кто я? — удивился Питер.

Капитан громко рассмеялся, запрокинув голову и демонстрируя во всей красе Форт-Нокс[7], так и сверкавший между его пухлыми губами. Он приложил толстый палец к своему рябому носу, указывая на свой сверкающий маленький глаз:

— Я знаю все, что происходит в Зенкали. Я знаю всё и всех! У меня там всюду свои глаза и уши. Если вам что-нибудь понадобится в Зенкали, просто дайте мне знать!

— Спасибо, — ответил Питер и, нежно подталкиваемый могучей рукой капитана, побрел, спотыкаясь, по замызганному коридору в темные гулкие глубины суденышка, пропахшие трюмной водой, краской и — по каким-то непонятным причинам — духами «Фиалки Пармы».  

Все три дня, что продолжалось плавание на «Андромеде III», когда она, шатаясь и дрожа, боролась с океанскими волнами, Питер горько жалел о том, что не дождался «Императрицу Индии», более крупное пассажирское судно, которое посещало Зенкали раз в месяц. Он начал даже сожалеть и о том, что вообще согласился занять предложенный  пост. Лежа на своей похожей на гроб койке, он вспоминал, как был польщен, когда дядя сообщил ему эту новость.

— Мы посылаем тебя на Зенкали! — говорил сэр Осберт, разглядывая своего единственного оставшегося в живых родственника холодным голубым глазом через монокль. — Надеюсь, что ты оправдаешь доверие.

— Да что вы, дядюшка, не волнуйтесь, все будет просто замечательно! — с энтузиазмом воскликнул Питер. Его друг Хьюго Чартерис расхваливал Зенкали, проведя там месяц, и его восторги были сродни рекламе турагентства.

— Ты едешь не в отпуск, а на помощь этому олуху Олифанту. —  Едко сказал сэр Осберт и принялся расхаживать взад-вперед по конторе. Снаружи урчал и шумел Лондон, плохо различимый за пеленой падающего снега.